А чтобы человек понял, кто он есть на самом деле, и кем ему стать назначено, она ему разные знаки посылает. И если готов уже человек принять свою судьбу, если открыт для небесных поручений, то может так случиться, что плавно и гладко всё пройдёт. Если же не понимает он, чего от него небо хочет, то к нему приходит шаманская болезнь, и, преодолевая её, открывает он истину. Однако, редко кто без болезней и испытаний, самостоятельно к истине идёт, никто свою жизнь не хочет менять. Поэтому Энекан Буга человека ведёт, направляет, посылает ему нужных людей и такие испытания, какие он выдержать может, не больше. Но и не меньше. Однако, в юктэ, источник, тебе одному до поры до времени не надо ходить, помогать тебе нужно пока ещё.

Виктор улыбнулся открытой улыбкой и, загасив дымившуюся папиросу, бросил её в костёр:

— Болезнь твоя, Киря, самая настоящая шаманская. И привела она тебя туда, куда должна была привести.

Слушавший внимательно, даже раскрывший рот Кирилл собрался с мыслями и спросил:

— А почему ты, Витя, мне это рассказываешь, и откуда ты всё это знаешь? Я-то думал, шаманка мне поможет вылечиться.

Тот переглянулся с Михаилом и проговорил негромко:

— Тебе, Киря, она дорогу даст, а мы с нею одно целое.

С неба закапали первые капли давно собиравшегося дождя.

Михаил сказал:

— Буга сонголлон, однако.

И сам засмеялся двуязычной фразе.

Виктор перевёл:

— Небо плачет. Дождь, стало быть…

И, поднимаясь, чтобы двинуться в путь, сказал:

— Ну, пора идти, однако. Ждёт она нас сегодня вечером.

Кирилл встал и, закидывая на плечи свой рюкзак, спросил:

— Виктор, а как её зовут-то, шаманку?

Тот ответил, глядя в низкое небо:

— Называй её Укэн.

Глава 9. Гагара и бубен

Маленький чум, поставленный в светлом сосновом бору на высоком обрывистом берегу реки, был почти незаметен с берега. Скрестив ноги, Кирилл сидел возле разожжённого Виктором костра и наблюдал сквозь голубоватый дым сухих поленьев за тем, как шаманка Укэн, тихонько напевая, сшивала длинной гранёной иглой с продетой в неё жилкой большие, хорошо выделанные оленьи шкуры.

За те несколько дней, которые он прожил здесь, Кирилл неоднократно пытался определить её возраст хотя бы приблизительно. Иногда ему казалось, что эта женщина очень стара, а временами она выглядела лишь немногим старше Михаила, которому, как прикинул Кирилл, было чуть более сорока. Прямой небольшой нос, правильные черты лица, не имевшего ярко выраженных мимических морщин, чёрная смола длинных волос без седины… Однако в выражении лица можно было без труда различить бескрайний покой, присущий только людям, прожившим долгую жизнь и постигшим что-то неуловимо вечное.

«Нет», — подумал Кирилл, — «Видимо, ей лет шестьдесят-шестьдесят пять». Но сразу же решил, что ошибается, увидев, как легко поднялась Укэн с земли. Большой пёс, мирно дремавший рядом с нею, вскочил на все четыре лапы и навострил уши, но, увидев, что хозяйка никуда не уходит, снова улёгся и положил голову на передние лапы. Это был настоящий сибирский хаски — породистый благородный пёс с необычным чёрно-белым окрасом тела, белой умной мордой и белыми же надбровьями над чёрными окружьями вокруг глаз.

Кирилл внимательно наблюдал за шаманкой, державшей в руках выкроенную по окружности оленью шкуру диаметром полтора метра. Она была сшита из нескольких шкур, подобранных по цвету так, что одна половина круга получилась чёрная, другая же — белая как снег. Встряхнув шкуру, она аккуратно расстелила её на земле и, сказав поэвенкийски несколько слов сидевшим тут же Михаилу и Виктору, ушла в лес. За ней, подняв пушистый хвост, помчался и пёс.

— Самандэ-ми, бить в бубен, камлать будет сегодня, — сказал Виктор, — Говорит, уже время пришло.

Кирилл и сам уже чувствовал, что сегодня должны произойти какието события, которые изменят сложившееся за эти дни течение его жизни. С того момента, как они пришли в чум шаманки Укэн, она беседовала с ним лишь один раз, расспросив о его жизни, о болезни, о том, кто встречался ему на пути. Все дни он проводил с Михаилом и Виктором, которые каждое утро уводили его в тайгу — «для очищения». Возвращались они только вечером, иногда — даже ночью, проходя за день десятки километров, каждый раз — новым маршрутом. Первое время Кирилл опасался встречи с золотоискателями, которые, как ему думалось, рыщут где-то рядом, но Михаил успокоил его, сказав:

— Эти люди никогда не смогут сюда добраться, не под силу им это.

Кирилл с каким-то болезненно-недоверчивым чувством выслушал его рассказ о том, что никто, кроме шамана, не сможет пройти по дугутэкит — тропе, прорезающей хребты, и что даже если посторонние люди будут проходить совсем близко от них, то не смогут увидеть ничего. В лучшем случае они услышат какие-то приглушённые голоса, доносящиеся неизвестно откуда, или почувствуют запах дыма невидимого для них костра — столь могучую силу имеет создающий иллюзии шаманский туман, по-эвенкийски — саманды тамнакса.

Ещё множество мифических историй и сказок услышал он от охотников эвенков. Мифы о происхождении Земли, поднятой из глубин бесконечного океана белоснежной гагарой, а затем силами Хэли-мамонта и колоссального змея Дябдара превращённой в огромную сушу с горами и реками, сказки о духах, живущих в тайге и открывающих свою силу тому, кто её ищет, легенды о шаманах, много тысяч лет назад пришедших на Землю из далёких миров.

Рассказывали они и о древних богатырях — сонингах, которые силой своей сравнимы были с силами неба, о сплетённом из тонких ветвей плоту, который несёт людей вдаль по небесной реке, о том, что когда-то давно жили их предки далеко на юге, где зелёная тайга, горы, степи и пустыни сходятся вместе… О том, что нет той силы, которая могла бы разорвать связь между ними и землёй их.

Кирилл уже не уставал во время длинных переходов, однако его неизменно удивляла выносливость обоих охотников, мышцы которых были словно сделаны из сыромятной кожи. Он в полной мере осознал, почему эвенков называют ещё и тунгусами — людьми, идущими поперёк хребтов.

Среди долгих переходов был у них один, когда они снова пришли в устье реки Комнэ, где Кирилл впервые встретил золотоискателей. Поднявшись на высокий берег, они пришли к древнему скиту, полуразрушенные тёмные венцы которого вросли в землю, а двускатная крыша провалилась. Среди кустов чёрной смородины, жимолости и колючей дикой малины скрывался двухметровый обелиск — резной лиственничный столб, потемневший от непогоды и времени, покосившийся, но ещё крепко стоящий. Холмик под обелиском затянулся мягким мхом, в желтовато-зелёных витых прядях