— Вы, — отвечает он.

— Я? — говорю я. — О, прекрасно. Наследующий год, наверное, соберусь в Алжир.

— Какой жир? — переспрашивает он. — Типа себе задницу смазывать?

— Нет, — отвечаю я. — Тебе.

Мы направляемся в море, где у Конрада все срослось. К черту Конрада. Буду нюхать кокаин с бурбоном в темной спальне в Голливуде в 1970 году, или когда вы там это прочтете. В год макачьей оргии, которая так и не случилась. Мотор трепещет и гложет воду; мы чапаем к Ирландии. Нет, это ж Тихий океан. Мы чапаем к Японии. К черту.

знаете, как бывает с игроками на бегах. натыкаешься на жилу и думаешь, что всё, приехали. у меня была своя фатера на задворках, даже свой садик со всякими тюльпанами, они там росли — прекрасно и поразительно. у меня под руками все росло. деньги тоже. какую систему я разработал, сейчас уже не помню, но она работала, а я нет — в общем, жил довольно приятно, и еще у меня была Кэти. при всех делах. старик-сосед, бывало, аж слюнями захлебывался, как ее видел. постоянно ломился в дверь:

— Кэти! уууу, Кэти! Кэти!

я открывал в одних трусах.

— уууууу, я думал…

— тебе чего, чучело?

— я думал, Кэти…

— Кэти какает. что передать?

— я тут… купил косточек вам для песика.

у него в руках был большой пакет обглоданных куриных костей.

— кормить собаку куриными костями — все равно что бритвы толочь ребенку в кашку. ты что, мою собаку убить хочешь, хуй мутный?

— охнет!

— тогда засунь эти кости и вали отсюда.

— не понял?

— засунь этот пакет курьих костей себе в жопу и пошел отсюда к чертовой матери!

— я подумал, что Кэти…

— я же тебе сказал, что Кэти СРЕТ!

и я захлопывал дверь у него перед носом.

— что ты так напустился на старого пердуна, Хэнк, он говорит, что я похожа на его дочку, когда та была моложе.

— нормально, значит, он и с дочерью это самое. пусть лучше со швейцарским сыром ебется. не хочу я его видеть у себя на пороге.

— наверно, думаешь, я его впускаю, когда ты уезжаешь на бега?

— я таким вопросом даже не задавался.

— а каким ты вопросом задавался?

— кто из вас скачет наверху.

— ах ты, сукин сын, можешь хоть сейчас убираться!

я надевал рубашку и штаны, потом носки и ботинки.

— я и на 4 квартала не успею отъехать, как ты сожмешь его в объятьях.

она швырнула в меня книгой. я не смотрел, и краем мне заехало прямо над правым глазом. разбило бровь, и кровь закапала мне на руку, я завязывал как раз правый ботинок.

— прости, Хэнк.

— и БЛИЗКО не подходи ко мне!

я вышел, сел в машину, задним ходом вырулил из проезда на 35 милях в час, захватил с собой сначала кусок забора, а потом немного штукатурки с переднего дома левым задним бампером, кровь уже попала и на рубашку, поэтому я вытащил платок и приложил к брови. плохая выйдет суббота на бегах, я был свиреп.

я ставил так, будто к ипподрому уже подлетала атомная бомба. мне хотелось сделать десять штук. я ставил на рисковых. билетик не обналичил. потерял $ 500. все, что захватил с собой. в бумажнике остался доллар. я медленно въехал во двор. и вечер будет ужасный. заглушил мотор и вошел через заднюю дверь.

— Хэнк…

— чего?

— ты выглядишь как смерть козиная. что случилось?

— облажался. просрал всю пачку. 500.

— господи прости, — сказала она. — это я виновата. — она подошла ко мне, обхватила меня руками. — черт же побери, прости меня, папуля. это я виновата, я знаю.

— ладно тебе. не ты ж ставила.

— еще злишься?

— нет, нет, я ведь знаю, что ты не ебешься с этим древним индюком.

— тебе сделать что-нибудь поесть?

— нет, не надо, купи нам только пузырь виски и газету.

я встал и сходил к тайнику с деньгами. мы обнищали до $ 180. ничего, бывало и хуже, и не раз, но меня сейчас не покидало чувство, что я снова на пути к фабрикам и складам — если только удастся туда устроиться. я вышел с десяткой. собаке я нравлюсь по-прежнему. я потрепал его за уши. ему все равно, сколько у меня денег, много или мало. просто ас, а не пес. во как. я вышел из спальни. Кэти мазалась помадой перед зеркалом. я ущипнул ее за попку и поцеловал за ухом.

— купи мне еще пива и сигар. мне нужно забыться.

она ушла, а я слушал, как по дорожке щелкают ее каблучки. хорошая баба, лучше не найти, а нашел я ее в баре. я откинулся на спинку и уставился в потолок. бичара. я — бичара. вечное отвращение к работе, вечно пытаюсь жить наудачу. когда Кэти вернулась, я велел ей налить большой. она знала. она даже содрала целлофан с моей сигары и подкурила мне. смешно она выглядела — и красиво. займемся любовью. пролюбим всю эту грусть. мне ужас как не хотелось, чтобы все это ушло: машина, дом, собака, женщина, жить было нежно и легко.

наверное, я был не в себе, поскольку развернул газету и стал просматривать объявления ТРЕБУЕТСЯ.

— эй, Кэти, вот кое-что. требуются мужчины, по воскресеньям. расчет в тот же день.

— ох, Хэнк, да отдохни ты хоть завтра. отыграешься во вторник. все тогда получшеет.

— бля, детка, да тут каждый доллар на счету! по воскресеньям они не бегают. Калиенте — да, но там ничего не сделаешь, они в Калиенте дерут 25 процентов плюс дорога, сегодня можно оттянуться и напиться, а завтра за это говно возьмусь. лишние баксы не помешают.

Кэти странно посмотрела на меня. она еще не слыхала, чтоб я об этом говорил. я постоянно вел себя так, будто деньги сами вырастут. потеря этих 500 долларов меня потрясла. Кэти налила мне еще большой. я сразу его выпил. ужас, ужас, боже, боже, фабрики. растраченные впустую дни, дни без смысла, дни начальства и идиотов, медленной и грубой тупорыловки.

мы пили до двух ночи, совсем как в баре, потом легли, полюбили, поспали, я поставил будильник на четыре, встал и к 4:30 уже доехал до трущоб в центре. я стоял на углу примерно с 25 бичами в обносках. они сворачивали цигарки и прикладывались к вину.

что ж, все из-за денег, подумал я. я еще вернусь… настанет день, и я отдохну в Париже или Риме. насрать на этих ребят. мне здесь не место.

потом мне что-то сказало: а ведь они ВСЕ так думают. мне здесь не место. КАЖДЫЙ так же думает о СЕБЕ. и они правы. ну и?

примерно в 5:10 подкатил грузовик, и мы в него забрались.

господи, дрых бы сейчас, завалившись за прекрасную Кэтину задницу. но деньги, деньги.