мужики рассказывали, как только что спрыгнули с товарняка. бедняги, от них смердело. но несчастными не казались. несчастным здесь казался один я.

вот примерно сейчас я бы встал, поссал бы. выпил бы пива на кухне, посмотрел, не рассвело ли, заметил бы, как светлеет на улице, выглянул бы проверить тюльпаны. вернулся бы к Кэти.

парень рядом сказал:

— эй, приятель!

— ну? — ответил я.

— я француз, — сказал он.

я промолчал.

— тебе отсосать не надо?

— нет, — ответил я.

— я видел, как один мужик сегодня утром у другого отсасывал прямо в переулке. у этого елда такая ДЛИННАЯ, ТОНКАЯ и белая, а другой все сосет, и молофья уже изо рта капает. я смотрел, смотрел, да как самого потянет, боже! дай мне у тебя пососать, приятель?

— нет, — ответил я ему, — что-то мне сейчас не хочется.

— ну если мне нельзя, может, ты мне отсосешь?

— пошел отсюда к черту! — сказал я ему.

француз передвинулся в глубину кузова. не успели мы и мили проехать, как голова у него уже подскакивала. он делал это прямо у всех на глазах какому-то старикану, похожему на индейца.

— ДАВАЙ, МАЛЫШ, ЦЕЛИКОМ ЗАГЛАТЫВАЙ!!! — заорал кто-то.

некоторые бродяги заржали, но большинство молчало, пило вино, крутило самокрутки. старый индеец вел себя так, будто вообще ничего не происходит. когда мы доехали до Вермонта, француз заглотил все без остатка и мы вылезли из машины — француз, индеец, я и другие бичи. каждому выдали по квиточку, и мы зашли в кафе. по квиточку нам давали пончик и кофе. официантка задирала нос. от нас воняло. грязные хуесосы.

потом кто-то наконец завопил:

— все выходим!

я выгребся вслед за ними, и мы зашли в такую большую комнату и расселись по стульчикам, как в школе или, скорее, как в колледже, скажем, на уроках Музыкального Воспитания. вместо правого подлокотника — здоровенная плашка, чтоб разложить тетрадку и писать. в общем, просидели мы так еще 45 минут. потом какой-то сопляк с банкой пива в руке сказал:

— ладно, разбирайте МЕШКИ!

и все бичи повскакивали МОМЕНТАЛЬНО с мест и РВАНУЛИ в какую-то подсобку, какого дьявола? подумал я. не торопясь подошел и заглянул туда. все бичи толкались и дрались за лучший мешок для разноски газет. смертельная бессмысленная схватка. когда из подсобки вышел последний, я зашел и поднял с пола первый попавшийся мешок. очень грязный, с кучей прорех и дыр. когда я вышел в другую комнату, все бичи уже нацепили мешки на спины, надели на себя. я нашел место и сел, а мешок держал на коленях. где-то по ходу дела, мне кажется, записали наши имена; по-моему, пришлось назваться еще до кофе с пончиком. поэтому теперь мы сидели, а нас вызывали группами по 5, 6 или 7. заняло это, наверно, еще час. в общем, когда я и еще кто-то залезли в кузов грузовичка поменьше, солнце поднялось уже довольно высоко. каждому выдали по схемке улиц, куда мы должны были доставить газеты. я открыл свою. улицы я узнал сразу: ГОСПОДИ ТЫ ВСЕМОГУЩИЙ, ИЗ ВСЕГО ЛОС-АНДЖЕЛЕСА МНЕ ДОСТАЛСЯ МОЙ СОБСТВЕННЫЙ РАЙОН!

у меня там репутация пьяни, игрока, жулика, праздного человека, ебаря-перехватчика. как же я ПОЯВЛЮСЬ там с этим мерзким грязным мешком за спиной? да еще и начну доставлять газеты, полные рекламы?

меня высадили на моем углу. очень знакомый пейзаж, куда деваться. вот цветочная лавка, вот бар, вот заправка, все остальное… за углом — мой домишко, и Кэти спит в своей теплой постельке. даже собака спит. что ж, воскресное утро, подумал я. никто меня не увидит, спят допоздна, пробегу по этому проклятому маршруту. и я побежал.

я промчался по 2 улицам очень быстро, и никто не заметил великого человека, породистого обладателя мягких белых пальцев и огромных душевных очей. наверняка мне сойдет это с рук.

потом — на 3-ю улицу. все шло хорошо, пока я не услышал голосок маленькой девочки. она стояла у себя во дворике. годика 4.

— эй, мистер?

— э-э… да? девочка? что такое?

— а где ваш песик?

— о, ха-ха, он еще спит.

— а-а…

я всегда выгуливал собаку по этой улице. там есть пустырь, где пес все время срет. это и решило дело, я закинул оставшиеся газеты на заднее сиденье брошенной автомашины у шоссе, машина сидела так много месяцев, колес уже не осталось, я не знал, что это означает. газеты упали на пол. потом я свернул за угол и зашел к себе. Кэти еще спала. я разбудил ее.

— Кэти! Кэти!

— ой, Хэнк… все в порядке?

подбежал пес, и я его погладил.

— ты знаешь, что СДЕЛАЛИ эти суки?

— что?

— дали мне мой собственный район, чтоб я в нем газеты разносил!

— ой. что ж, это не очень красиво, но, по-моему, народ не будет против.

— ты что, не понимаешь? да я же себе тут РЕПУТАЦИЮ построил! я — ловчила! я не могу позволить, чтобы меня видели с мешком говна за спиной!

— ох, по-моему, у тебя не такая уж РЕПУТАЦИЯ была! ты это себе вообразил.

— слушай, ты меня говном кормить собираешься? ты-то задницу в теплой постельке парила, пока я тусовался с толпой хуесосов!

— не сердись. мне надо пописять. подожди минутку.

я ждал снаружи, пока она сонно, по-женски мочилась. господи, как же они МЕДЛЕННО! пизда — очень несовершенная мочеиспускательная машина. хуй ее побивает только так.

Кэти вышла.

— пожалуйста, не волнуйся, Хэнк. я надену старое платье и помогу тебе разнести газеты. закончим быстро. люди допоздна спят по воскресеньям.

— но меня уже УВИДЕЛИ!

— уже увидели? кто тебя видел?

— эта маленькая девочка из коричневого дома с сорняками на Вестморлэнд.

— Майра?

— не знаю я, как ее зовут!

— ей всего 3 годика.

— не знаю я, сколько ей лет! она спросила про собаку!

— что там еще с собакой?

— спросила, ГДЕ собака!

— пошли. я помогу тебе избавиться от газет.

Кэти уже влезала в старое драное платье.

— я уже от них избавился. все кончено, я вывалил их в эту брошенную машину.

— а тебя не поймают?

— ЕБАТЬ ИХ В РОТ! какая разница?

я зашел на кухню и взял пиво. а когда вернулся, Кэти снова лежала в постели. я сел в кресло.

— Кэти?

— мм?

— ты даже не представляешь себе, с кем ты живешь! во мне — порода, настоящая порода! мне 34 года, но я ни разу с 18 лет не работал больше 6–7 месяцев кряду. и никаких денег. посмотри на мои руки! да они у меня, как у пианиста!