меня убить при первом удобном случае. Они уже пытались это сделать. Почему же им снова не подослать ко мне убийц, отравителей. С них станется. И главное, если у них получится, то кто их накажет? Герцог? — он оглядел собравшиеся, чтобы видеть их реакцию, а после продолжил, всё также не спеша. — А после, как только меня не будет, они обязательно убьют молодого графа.

Он специально всё это говорил. Во-первых, генерал был уверен, что содержание этих бесед будет обязательно передано кому-нибудь из фамилии Маленов, например тому же фон Гейзенбергу. И он хотел показать своим противникам, что у него нет большого желания с ними враждовать. А во-вторых, он хотел знать, кто в будущей схватке точно будет на его стороне. А именно тот сейчас будет настаивать на походе против разбойника Ульберта Вепря. Была и третья причина этого его видимого нежелания новой распри. Он хотел взять небольшую паузу, чтобы сформулировать свои условия, которые он выдвинет городу. Но самому ему необходимость похода была очевидна. Нельзя было давать этому мерзавцу с кабаном на доспехе хозяйничать на его реке.

Судя по всему, его слова никого не удивили, собравшиеся всё понимали, и поэтому бургомистр, выдержав паузу, поднялся со стула и важно произнёс целую речь:

— Господин барон, разбой на реке не только обидами соседей чреват, но мешает торговле нашей; бесчинства в верховьях Марты надобно пресечь, и думаю, что я выражу общее мнение, сказав, что пока граф молод, горожане, да и всякий иной люд графства Мален будут просить вас о том, чтобы вы угомонили разбойников. Иного рыцаря, кроме вас, кто осмелится бросить им вызов, у нас нет, а у герцога, видно, пока своих дел хватает.

В общем, это заявление выглядело как официальная просьба главного чиновника города. После такого Малены уже должны понять, что город в этой распре не на их стороне.

Генерал оглядывает собравшихся и видит полное их согласие, ни один из них не встал и не высказался против слов бургомистра. Не последовало ни каких-либо особенных пожеланий, ни дополнений к сказанному.

Единодушие. То было нечастое среди городских нобилей явление, иногда их раздирали непримиримые противоречия; впрочем, тут были многие видные господа и чиновники, но далеко не все важные жители города. Так что… И всё ещё думая, что сразу соглашаться на их просьбу никак нельзя, генерал ответил наконец:

— Думаю, не все собравшиеся господа знают, что в последнем деле я получил новую рану и отбыл по ранению из Фёренбурга раньше моих солдат. И пока рана беспокоит меня, я не готов взяться за дело новое. Пока полностью не окрепну, я не могу гарантировать успех предприятия. Подожду, пока врач мой не укрепит меня.

— Мы рады уже тому, генерал, что вы соглашаетесь, — высказал общее мнение Хуго Фейлинг.

Многие господа стали кивать головами: именно так. Именно так.

— Но нам хотелось бы знать, когда ваш врач уже сможет сказать, что вы способны вести войско, — настаивал консул Клюнг.

— Я сообщу вам через… — Волков сделал паузу, — через недельку. Или, может, даже раньше. А пока пусть город выделит добрых людей несколько десятков с храбрым ротмистром во главе и наймёт пару лодок, чтобы они поплавали у болот, чтобы поглядели, что и как… И выяснили, откуда разбойники выходят, где прячут свои лодки, где живут, где хранят награбленное. Чтобы к тому времени, когда я окрепну, всё это было уже известно, — он взглянул на консула. — Господин Клюнг, уж распорядитесь насчёт этого. Выделите на предприятие сие людей.

Но консул смотрит из-под кустистых бровей странно, взгляд прячет.

В его обязанности входило всё, что связано с войной и любой силой, которую город был готов применить, только вот он вовсе не торопился соглашаться на предложение барона. Клюнг теперь стал зачем-то глядеть на бургомистра, словно ища его поддержки. И это генерала не удивляло. Всё дело было в том — и Волков это прекрасно понимал, — что консул не хотел этого делать. Хотел бы он разобраться с разбойником, так всё это сделал бы ещё до приезда генерала. Собравшиеся господа, конечно, хотели успокоить Ульберта-Вепря, но так, чтобы самим остаться в стороне, чтобы не злить влиятельную семейку. Дескать, пусть Эшбахт воюет с Маленами, они и так враги, а мы барона поддержим словесами. Вот только Волкова пустые слова не устраивали. Нет-нет… Пусть эти жирные каплуны начнут войну сами, сделают первый шаг, хоть что-то предпримут, и вот тогда… Тогда он, конечно, придёт и завершит дело. Поэтому он настаивал:

— Ну так что, господин консул, вы отрядите людей для поиска?

Клюнг опять смотрел на бургомистра: ну и что же мне прикажете делать, господин бургомистр? И тому всё-таки пришлось ответить, а так как был он в интригах человек закалённый, господин Ольбрехт и сказал:

— Обязательно о том подниму вопрос на совете, завтра же. У нас как раз завтра заседание совета. Коли сенаторы дадут добро, так господин Клюнг сразу и соберёт отряд и начнёт дело.

«Сборище жирных, трусливых и хитрых крыс, что желают чужими руками жар загрести, и при том ещё и кошельки свои уберечь!».

Впрочем, ничего другого от них генерал и не ждал, поэтому он радушно улыбнулся господам нобилям и сказал:

— Прекрасно, на том и порешим. Подождём решения городского совета. Пусть сенаторы всё завтра скажут свое слово. А на этом, господа, позвольте откланяться, — он встал. — А то рана беспокоит меня, кажется, опять кровь пошла.

Судя по всему, многие из пришедших господ не были согласны с таким положением дел, они явно хотели услышать от него другое, но сейчас ничего поделать не могли. Господа вставали, тоже поднимались со своих кресел и лавок, кланялись ему, стали расходиться, собираясь в группки и ведя меж собой тихие беседы.

А вот помощник консула Виллегунд отошёл в сторонку и покинуть помещение не спешил. У него с генералом были свои отношения, Виллегунд считался в городе старым сторонником Эшбахта и даже страдал за то, поэтому он надеялся на разговор с глазу на глаз, и Волков, хоть и нехотя, кивнул ему: ну, что у вас?

— Дорогой генерал, отцы города рассчитывали на иной ваш ответ, они считают вас защитником графства, — сразу начал бывший бургомистр.

— Дорогой Виллегунд, — отвечал ему Волков, — я устал, с ноября месяца я не был дома, я ранен, всё это время я жил в шатре на пронизывающем