пожал плечами сталкер. – А ты чего хотел? Я честно стрельнул в нее пару раз, так этой твари пули пофигу. Все равно что в нее стрелять, что в болото, результат один. И какой смысл патроны тратить? К тому же вы и без меня прекрасно справились…

И тут я почувствовал жуткую слабость. Оно и неудивительно, когда у тебя рука напоминает мясной фарш, и из нее кровь не сочится, а реально льет, смешиваясь с желтой кровью убитой твари. Перевязаться бы, да сил нет. От слова «вообще».

Я не сел, а рухнул на траву, усилием воли скорректировав падение и шлепнувшись так, чтоб спиной опереться на корявый ствол дуба-мутанта. Услышал и ощутил треск рвущейся ткани на спине, так как кора дерева была неровной и шипастой, как «шуба» тюремной стены. Думаю, она и кожу меж лопаток поцарапала изрядно, но я уже не чувствовал боли – когда организм вот-вот вырубится, боль отходит на второй план.

– Охренеть, – сказал Меченый, подходя ближе и с неподдельным интересом рассматривая мою руку. – Да из него уже литра полтора вытекло, хлещет, как из водопроводной трубы.

– Обе артерии порваны, локтевая и лучевая, – проговорил Японец, сноровисто накладывая мне выше локтя жгут из ремня, практически мгновенно снятого с ножен меча.

– Фигня, – хмыкнул Меченый, становясь на одно колено. – И похуже раны видали. Сейчас как новенький будет.

Краем глаза я увидел в его руке шприц-тюбик нестандартно большого размера. Я даже сказать ничего не успел, как ощутил укол в бедро, причем даже в моем состоянии, близком к отключке, боль от укола я прочувствовал в полной мере. И увидел, как четырехглавая мышца бедра выше колена неестественно сократилась, будто спина животного, получившего в нервный узел разрывную пулю.

И практически тут же меня начало не по-детски крючить. Словно я в «мясорубку» попал, и проклятая аномалия бодро принялась ломать мне кости и выкручивать мышцы…

– Что ты ему вколол? – услышал я встревоженный голос Савельева.

– Как что? Регенерон-три, – самодовольно усмехнулся сталкер. – Сейчас проколбасит его как следует минут пять, зато все раны затянутся, и похудеет заодно на пару кило. Не препарат, а одна польза. Правда, стоит он как десять таких мечей, которыми ты играешься…

– Ты только что убил его, – мертвым голосом проговорил Виктор. – У него в шее позвонок из артефакта, который разрушится меньше чем через сутки. А регенерон в десятки раз ускоряет личное время, оттого и выздоровление происходит так быстро.

Все это я слышал, как в тумане. И видел, как мое тело сокращается, выгибаясь под немыслимыми углами, словно кукла, которую неумелый оператор дергает за ниточки, привязанные к конечностям.

Видел.

Но ничего не чувствовал…

Мое тело больше не принадлежало мне. Оно вновь стало лишь бесполезным придатком к голове, которая могла теперь только есть, пить, выть от безысходности и скрипеть зубами в бессильной ненависти к самому себе, который все понимал последние часы и в тупости своей на что-то надеялся. Ну что мне стоило пустить самому себе пулю в лоб, пока я еще был в состоянии?! Теперь же придется унижаться, просить это сделать кого-то другого. Виктор вряд ли согласится, а вот Меченый, пожалуй, не откажет…

Наконец мое тело перестало биться в конвульсиях, и я смог говорить. Даже рот успел открыть – но сказать мне не дали.

– Твою ж маму, – сказал Меченый, доставая пистолет из кобуры. – Ну, прости, сталкер, что-то я тупанул слегка – надо было, конечно, поинтересоваться, нет ли у тебя какой-нибудь аллергии на продвинутые лекарства. Можешь не просить, я все понимаю. Думаю, ты бы сделал для меня то же самое, случись такое со мной.

Он поднял было пистолет, но Японец резко, незаметно и вроде бы несильно ударил по стволу, отчего огнестрел вылетел из руки сталкера и смачно шлепнулся на землю, сырую от моей крови.

– Не понял, – окрысился было Меченый, но Савельев пожал плечами:

– Ты слишком быстро принимаешь решения и стреляешь, поэтому по-другому было никак.

– Думаешь, мечом отрубить голову от тела-тряпочки будет эпичнее? – ехидно поинтересовался сталкер.

Японец не ответил. Он просто как стоял – так и опустился на землю, словно ноги у него стали ватными и в конечной точке опускания сами собой сложились в положение, немыслимое даже для меня, немало времени посвятившего рукопашному бою, – когда обе стопы лежат на бедрах.

– Смотри на меня, – произнес Виктор, не мигая уставившись на меня – и я удивился, насколько черными и бездонными стали его глаза. – Смотри на меня…

Его взгляд притягивал. Меня будто начало засасывать в бездну, беспросветную, как обитель Сестры, которую другие люди называют Смертью… И не было сил сопротивляться этой равнодушной и безграничной мощи – да и бесполезно это, все равно что убегать от стремительно приближающегося торнадо. Только состояло оно не из песка и ветра, скрученного в смертоносную спираль, а из слов, в которые мое сознание погружалось, словно в болото…

– Ты слаб. Ты потерял силу Меченосца. Ты не видишь смысла жизни, и оттого жизнь отвернулась от тебя. Ты потерял веру в свое Предназначение, и потому Мироздание больше не покровительствует тебе. Ты не нужен Вселенной, человек, не ценящий великий дар, доставшийся по наследству, и потому неудачи рано или поздно убьют тебя. Мироздание всегда сбрасывает с доски слабые фигуры, потерявшие веру в себя…

Я не слышал этих слов. Я был ими, словами, в которых я горел, словно в неистовом огне, извиваясь от немыслимой боли, – потому что правда всегда жжет больнее, чем самое жестокое пламя…

– Но Мироздание всегда дает последний шанс даже тем, кто не способен ни осознать его, ни, даже осознав, воспользоваться им. Даже когда кажется, что все кончено, что больше не на что надеяться, – это лишь иллюзия, в которую с радостью верят те, кто слаб. И погибают они не от внешних обстоятельств, а от собственной слабости. Воспользуйся своим шансом, Меченосец. Вспомни, кто ты есть.

И я вспомнил.

И о Мироздании, неизвестно с какой радости отметившем меня своим вниманием, и теперь это клеймо жжет меня постоянно, словно никак не заживающая гнойная рана.

И о Предназначении, опостылевшем мне, как привязавшаяся бешеная собака, что никак не отстанет и постоянно кусает, подгоняя, лишь только я начинаю бежать немного медленнее.

И о способностях своих, которые, как слюна той собаки, проникли в меня, и я невольно стараюсь пользоваться ими как можно реже, опасаясь, что зараза еще сильнее отравит мою кровь и мозг, окончательно превратив меня в чудовище…

Но слова продолжали разъедать мои внутренние установки подобно царской водке, растворяющей золотые замки, которыми я намертво запечатал то, что считал абсолютным злом, поселившимся во мне…

– Ты считаешь свой дар проклятием – но это лишь слова. Любое проклятие становится даром, если ты используешь его