тряпок, пропитанных соляркой, варим «шурфовочный» чай. Заедаем его куском хлеба во всю краюху с мороженым пластом сливочного масла граммов по триста. Покурим и снова в шурфы.

Может быть, потому, что грунт стал тяжелее, а может, просто чего-то не умеем, но беспрестанно ломаются концы ломов. Конечно, не умеем, чего там валить на грунт, зимой бывало и похуже, а обломов не было… Только в эти дни мы в полной мере начинаем понимать, кем был для нас бригадир.

Недели через две мы поняли тайну отказов — аммонит отсырел. Мы тащим ящик в балок, выдерживаем его сутки — он ведь безвреден без детонаторов, — и отказы кончаются.

Вовка два вечера подряд на разный манер закаливает ломы. Вроде получилось. Только время, время летит, как никогда…

В редкие тихие дни с юга, от далекой реки Паляваам, накатываются волнами розовые густые туманы. Интересные туманы — все в них преображается. Так, сопка в трех километрах, а в тумане кажется совсем рядом. Каждую снежинку на скате видно. Вороток, стоящий в десяти метрах, превращается в фантастический агрегат высотой с трехэтажный дом…

Лица у нас почернели от солнечного ветра. На ребрах ни жиринки лишней. Откуда-то взялись мускулы там, где их никогда не было. Тело, как хорошо отлаженный автомат, каждую клетку чувствуешь…

— Быстрей, — торопит Веденеев. Он теперь приезжает чуть ли не каждый день. И все ворошит проходки. — Май на носу, потечет тундра.

Приезжает он на тракторе, с санями, сам грузит пробы. Когда мы хотим помочь, поднимает крик на всю тундру:

— Линию, линию давайте.

Как-то совсем незаметно исчез вокруг устья шурфа затоптанный снег. Не вытек ручьем, а испарился. Я прикладываю ладонь к кочке с хохолком желтой прошлогодней травы. Теплая. А вот и вода. Капельками она падает из-под снежного барьера, огораживающего шурф. Под кочкой уже набралось маленькое озерко. Оттуда опять капельками она пробивает себе дорогу в шурф.

Вечером, возвращаясь с работы, я обращаю внимание на ледяные пятаки, разбросанные в снегу. Раньше их не было. Я расковыриваю один. Под ледяным куполом пустота, и со дна этой пустоты из лохматых желтых зарослей тянутся вверх крохотные цветы, удивительно похожие на «материковский» подснежник. Да нет, это, конечно, подснежник, только очень миниатюрный и хрупкий… Валька говорил, здесь даже незабудки растут.

Ну и дела! Значит, дожили до весны. Кто бы мог подумать… А Веденеев не хотел брать в разведку: «Удерут через пару месяцев, только план зарежут»… Выходит, не угадал, товарищ Веденеев…

— Побежала водичка, — говорит Вовка. — И осталось-то метров двадцать. Но, в общем, особенно нечего горевать — метраж у нас приличный.

— Неужели не успеем? — спрашиваю я. — Обидно, если затопит… Был бы Ленька…

— Если и на этой линии средняя глубина двенадцать метров, то кончим дня за четыре. А если… — Вовка выразительно умолкает.

— Тогда поплывем, — итожу я.

Т р и  д н я. Вода уже капает со стен не только у меня — по всем шурфам. Что-то мой великолепно отлаженный механизм начинает сдавать. На перекуре спичку не мог зажечь — руки тряслись. Но жить еще можно. Остается метров четырнадцать, если коренные на той глубине, что мы рассчитываем. Вовка среди дня устроил панику, заорал и побежал по линии: «Коренные, коренные!» Наорался вдоволь, посмотрели — так, обломочный материал.

Д в а  д н я. Пока пробьешь шпуры, по углам собираются лужи. Взрывом их выносит, но вода упорно ползет. Вода есть вода. Ее дело сочиться в каждую щель, а наше — ругаться и долбить. Вокруг устьев мы устраиваем барьерчики из глины, но толку мало — начинают течь стены.

О д и н  д е н ь. В шурфах грязь. Валенки мокрые. А тундру вокруг затопило розовой акварелью. И небо розовое, и солнце. Страна набухших водой розовых теней. А ведь в один прекрасный день все вокруг превратится в воду. И небо, и сопки, и долина. Будет веселенькое дело. Поплывем мы прямо из распадка в море-океан.

М и н у с  о д и н  д е н ь. В шурфах жижа. Бадья ползет вверх, стукается о стены и плещет на головы грязью. Заряды аммонита приходится заворачивать в два слоя вощеной бумаги. Иначе опять начнутся отказы…

М и н у с  д в а  д н я. Коренные.

Сутки мы просто спим. Вторые наполовину спим, наполовину едим. Тушенку прямо из банок. Сливочное масло из ящика. Ковыряем ложкой и в рот. А можно в чай. Хороший напиток получается.

Вокруг балка и дальше по всей долине прыгают куропатки. Откуда они взялись? Розовые, под цвет снега, петухи с красными гребнями орут на всю долину:

— Куда прешь, куда прешь?! Обо-р-р-мот! Не догонишь!

На третий день Вовка берет ружье, заряды с мелкой дробью и открывает пальбу прямо с порога. Собрав дичь, быстро ощипывает, потрошит и заваривает чудесный бульон. Просто бульон без всяких вермишелей и круп (смотреть на них не хочется, не то что есть).

Хорошо сегодня. Любой мускул работает безотказно. Хоть на голову вставай. Чудо все-таки: управление собственным телом. Синхронность какая нервов и мышц! Сколько тысяч лет человек не может налюбоваться на свое тело…

— Ты чего кувыркаешься? — спрашивает Вовка.

— Бог я! Все могу.

— А я — «соколик»! — смеется Вовка. — Забыл рассказать… Послушай…

Он достает из-под подушки конверт и с подвыванием читает: «И когда же ты возвернешься, соколик ясноглазый… А весточки летят по тайге и снегам глубоким редко-редко…» Толково излагает? Теща!

— Поэтесса она у тебя, — говорю я. — Растерзает, когда вернешься.

— Точно! — весело соглашается Вовка. И вдруг поднимается на койке: — Слушай, я давно хотел сказать: Ленька из своих поездок ни копейки ведь не привозил обратно. А увозил как-никак всю получку… Останавливался он у Вальки.

— Ну и что?

— А ты попробуй истрать пятьсот за три дня!

— Ясно…

— Свой парень, — продолжает Вовка. — Душа нараспашку. Чтоб за нее не заглядывали, потому как там еще одна. Уже другая. И попробуй разберись…

Интересно все поворачивается… Где-то я читал, что человек не может быть просто хорошим или просто плохим. Он становится тем или другим в зависимости от обстоятельств. Неужели это правда?

— Ладно, давай снова спать.

— Давай. И завтра спать будем, — говорит Вовка. — А там на прииск, олово мыть. Монета позарез нужна, жена уже избу приглядела. К зиме, если фарт будет, можно сматываться…

Да, у Вовки хоть так, но ясно. А тут вертись, как налим, на сковородке. Была ясность, но вылетела ружейной пулей. Эх, Ленка, Ленка!.. Иной раз строят дом, а где-то в фундаменте — трах! — и от незаметной этой трещины все двадцать этажей в пыль. Такие дела…

Я встаю. Вовка уже спит, широко и свободно раскинулся и видит, наверное, хорошие сны. Пусть спит, он сделал свое дело… А