– Пока нет. Может, позже. – Кардения издала негромкий стон. – Намного позже – у меня сегодня сумасшедший график. Мне еще повезет, если все закончится до полуночи. Извини.

– Ничего страшного. Мне есть чем заняться.

– Да, спасением всех нас посредством математики, – улыбнулась Кардения. – Собственно, именно поэтому мы в последнее время столь мало видимся.

– Это не единственная причина, госпожа «у-меня-полно-встреч-до-полуночи».

– Да, конечно, не нашел ничего лучшего, как обратить мои же слова против меня. Что ж, по крайней мере, в перерывах хотя бы думай обо мне.

– Вряд ли у меня будет перерыв, пока я не рухну в постель.

– Что ж, прекрасно, лорд Марс. Может, я тебе приснюсь.

Марс Клермонт спал, и ему снилась математика.

Математика не являлась обычной составляющей его сновидений. Большинство его снов представляли собой стандартную мешанину событий последних нескольких дней, лишенную какого-нибудь сюжета, где он был то в штанах, то без. Иногда ему снилось, словно он снова в университете, будучи одновременно студентом и преподавателем на лекции по физике, опять-таки периодически без брюк. Во время девятимесячного путешествия с Края на Ядро ему вообще почти ничего не снилось – члены команды корабля говорили ему, что в том нет ничего необычного, подозревая, что Поток каким-то образом влияет на сон, а когда он все же видел сны, это зачастую оказывались холмы его родной провинции, зеленые и мирные, на которых он стоял, но при этом не помнил, были на нем штаны или нет. Тогда это казалось несущественным.

Но теперь ему снилась математика.

Дикая математика. Непостижимая математика. Математика, которая дразнила и озадачивала величайшие умы всех эпох, не говоря уж о его собственном.

Марс не смог бы описать кому-либо эти сны. Обычно они не носили визуального характера и не выражались в виде чисел, уравнений или чего-либо еще, что могло бы ему сниться. Не было в них и звуков или каких-либо других обычных ощущений. Его сны были насыщены самой природой и сущностью математики – всеобъемлющим присутствием данной дисциплины, ее бескрайним влиянием, ее значимостью для всего, чем являлся и что делал Марс, а также для цивилизации, которую он хотел сохранить.

Марс прекрасно понимал, почему ему снилась математика. Математика теперь охватывала почти всю его жизнь, по мере того как он прочесывал многовековые данные по Потоку. Он искал закономерности и смысл в том, как Поток взаимодействует с обычным физическим пространством и каким образом можно его убедить – если это подходящее слово – спасти миллиарды от изоляции и медленной смерти. И если Поток вообще можно было в чем-то убедить, тот не стал бы говорить с Марсом на человеческом языке. Поток общался бы с ним на языке математики.

Следовало заметить, что убедить Поток было нелегкой задачей.

Марс не мог его уговаривать, умолять, торговаться с ним, льстить ему или угрожать. Поток не был человеком, и его не заботили человеческие существа. Поток можно было очеловечивать как угодно, но тот вряд ли бы с этим согласился. Он в буквальном смысле являлся чужим для этой Вселенной. И понять его можно было только одним способом – приняв его собственные условия.

Именно так и поступал Марс, проводя почти все свое время за математическими расчетами и пытаясь решить проблемы, опыта для решения которых хватало только у него одного.

Отчего-то это вызывало у него невероятное чувство одиночества. Марс вовсе не был одинок – у него была женщина, к тому же за то время, что он провел на Ядре и Сиане, он обзавелся друзьями, союзниками и коллегами, но несмотря на все это, он почти постоянно ощущал себя одиноким. С друзьями он виделся нечасто, а коллеги рассказывали о своих находках или просили совета по какому-то связанному с Потоком вопросу, после чего вновь замыкались в своей собственной изоляции.

Однажды он заговорил было на эту тему со своей подругой, но, еще не успев сформулировать мысль, сообразил, что его подруга – имперо Взаимозависимости и его одиночество, по сути, ничто по сравнению с тем, что испытывает она наедине со многими десятками свалившихся на нее проблем. Он довольно неуклюже сменил тему на середине фразы, но его подруга-имперо нашла в этом особое очарование.

Все это рано или поздно должно было куда-то вылиться – и вылилось в сновидения Марса, где его подсознание пыталось решить задачу, которую сознание считало неразрешимой.

Марс понял, почему ему снятся математические сны, и даже по-своему это оценил, но от этого ему не становилось легче. Проводя весь день за математическими расчетами и видя математические расчеты всю ночь во сне, Марс просыпался полностью вымотанным.

В обычной ситуации это не составило бы никакой проблемы – Марс мог просто взять отпуск. Но когда цивилизация оказалась в буквальном смысле на грани конца, ни о каком отпуске не могло быть и речи.

Так продолжалось неделями. Математика наяву, математика во сне, математика везде и всегда, но Марс нисколько не приблизился к решению обременявших его проблем.

Но этой ночью Марсу снился другой сон.

Он был тоже о математике, так что в этом отношении ничем не отличался. Отличие же состояло в том, что впервые в нем содержалось нечто большее, нежели обобщенная математическая тревога. В своем сне, что бывало крайне редко, Марс увидел уравнение – настолько отчетливо, насколько это только возможно в сновидении, с множеством меняющихся битов и извивающихся линий, которые перемещались каждый раз, стоило лишь на них взглянуть.

И тем не менее, глядя на уравнение, Марс понял, что оно описывает, – нестабильную отмель Потока, которая одновременно сжималась и отступала, двигаясь в пространстве несвойственным отмелям Потока образом, как никогда не бывало в реальности, за исключением, возможно, единственного раза.

Именно тогда в сон Марса ворвалось его сознание. «Я уже где-то это видел, – произнесло оно. – Только где?»

Внезапно проснувшись, Марс сел в постели и потянулся к тумбочке за планшетом. Экран вспыхнул, ожидая распоряжений.

– Ммм, – промычала Кардения, которая, как и обещала, вернулась далеко за полночь, лишь коротко взглянув на полусонного Марса, прежде чем рухнуть на подушку. – Ярко.

– Извини. – Марс выбрался из постели, чтобы свечение планшета не беспокоило Кардению. Устроившись в кресле, он вызвал файлы с данными, которые собрал за тридцать лет его отец с торговых кораблей, курсировавших по Потоку от одной системы к другой, фиксируя мельчайшие сдвиги и изменения в Потоке на основании того, как корабли входили в него, проходили его и покидали.

Марс искал вполне конкретную информацию и нашел ее ближе к концу отцовских данных – аномальную отмель Потока, обнаруженную кораблем, который случайно вышел из Потока, когда течение, где он пребывал, претерпело нечто вроде разрыва, вышвырнув корабль в обычное пространство за несколько световых лет от того места, где он должен был оказаться, и за триллионы миль от любой населенной людьми системы. Заметив аномальную отмель Потока, корабль помчался к ней, едва успев в нее войти, прежде чем она закрылась. Это было причудливое, единственное в своем роде событие, носившее временный характер.