Из громкоговорителя местной мечети донесся азан к утреннему намазу. Вместе с азаном слышался стук капель дождя по крыше и по стеклам окон. Исмаил сказал сам себе: «Азан возвещает утро. Мое утро!» Никогда раньше он так внимательно не вслушивался в азан. Этот призыв к молитве стал для него радостным и вдохновляющим. Каждое слово муэдзина вызывало сладкое беспокойство и приятную сердечную дрожь. Когда звуки ветра и дождя мешали слышать азан, возникало чувство разлуки — нечто наподобие тоски, однако молчаливой, скрытой и далекой, очень далекой. Такой далекой, что вообще не помнишь, кто, где и как. Но это была тоска, сердечная боль, мука, хотя и неопределенная, бесформенная, безликая, неизвестная. Исмаил не мог оставаться в постели. Он вскочил на ноги, подошел к окошку и чуть приоткрыл его. Холодный ветер подул ему в лицо. Он закрыл окно. Нужно было выйти во двор. Он надел рубашку и потихоньку прошел мимо спящих матери и Махбуба. Вышел во двор — дождь все еще шел, однако стал мельче и падал реже.

Когда Исмаил вышел из умывальной комнаты, азан все еще продолжался и дождь шел. Исмаил торопливо подошел к дому. Взялся за ручку, чтобы открыть дверь, однако почувствовал, что она не подается. Он оглянулся и увидел водопроводный кран. Он вспомнил, что не вымыл руки. Подошел к крану и тщательно вымыл руки с мылом. Между тем азан заканчивался. Голос муэдзина затихал. Оставались считанные секунды. И дождь сделался мельче. Исмаил взялся за ручку крана, а кран не закрывался. И тут Исмаилу пришла мысль совершить ритуальное омовение. Он решил прочесть намаз, а для этого следовало совершить омовение. Однако он не знал его порядок, забыл, что следует мыть вначале, руки или лицо. Колебался. Потом сказал сам себе: ясно же, что разумный человек сначала вымоет руки, а уж потом лицо! И помыл руки, подставляя их под кран до локтя и выше локтей. Потом сполоснул лицо. Торопливо обмыл также голову и ноги. Вспомнил, что ошибся, сначала надо было вымыть лицо, затем — руки. Но ему не захотелось опять начинать сначала. Он поднял лицо к небу, чтобы капли дождя омыли его. Мелкий-мелкий дождик капал на его лицо. Ему стало щекотно. Засмеявшись, он сказал: «Ну и омовение! Каноническое из канонических!» Он быстро вытер полотенцем руки и лицо и побежал к двери дома. На этот раз она открылась, и он вошел в комнату. Коврики для намазов были в комоде, который открывался и закрывался с громким скрипом. Исмаил постарался достать коврик как можно тише. Точного направления киблы он не знал. Он видел, что мать читала намаз, стоя лицом ко двору. Так же и он встал. Хотел произнести сначала азан и вступление, но передумал. «Если через громкоговоритель так красиво прочли, зачем еще я буду?» Сразу перешел к самому намазу, подняв обе руки и поставив ладони позади ушей, и произнес формулу прославления, «Аллах велик».

Однако он запутался — словно неопытный водитель, который включил не ту передачу. Сделал два раката[13]. Однако он не знал, что нужно говорить во время поясного и земного поклонов. Он говорил все то, что помнил, и скоро закончил намаз. Однако, закончив, подумал, что забыл о воздевании рук. Сидя на коленях, он поднял обе руки, посмотрел на вспученный потолок комнаты и на извилистые линии на своих ладонях, однако он, опять же, не знал твердо, какими словами заканчивать молитву — так же, как не уверен был в ее начале. Он закрыл лицо ладонями. опустил голову и тихо заплакал. Хотел закончить молитву и встать, но не мог. Рыдания стискивали его горло и не давали встать. В конце концов он не выдержал и застонал. Чтобы не разбудить мать и Махбуба, пытался сдержать рыдания, но от этого делалось только хуже. Он невольно раскачивался и всхлипывал. Его ладони намокли от слез. Ему казалось, что веки его вспухли, а глаза вылезают из орбит.

Он прижался лбом к мохру[14]и попытался сжаться, скрючиться, сгруппироваться, уменьшиться. Он всхлипывал в голос. Глаза его были закрыты. Громадные волны света, разноцветные, вставали перед его глазами, сплетались и свивались и, как водяные валы, накатывали на него друг за другом и отступали. В его ушах бушевало море. Сделалось так, словно повсюду кругом — вода небесного цвета, а из-за накатывающихся волн появились знакомые глаза и смотрели на него. Глаза были встревожены. Они глядели с тоской.

— Ты — кто?

— …

Он сильнее прижал лоб к мохру и простонал:

— Помоги мне, Аллах, помоги мне!

Голос матери заставил его оторвать лоб от мохра и сесть прямо. Он вытер глаза. Из-за слез фигура матери казалась ему дрожащей и расплывающейся.

— … Напугал ты меня. Думаю, что происходит? Кто рано поутру тут рыдает? — мать приблизилась к нему и положила руку ему на лоб. — Простудишься, вставай, есть еще время поспать. Я тебя разбужу.

Он еще раз вытер глаза и с трудом встал.

— Может, ты все-таки скажешь мне, в чем дело, почему исхудал весь, что изводит тебя? Работа тяжелая, поругался с кем-то, кто-то обидел тебя, не дай Бог? Поговори же со мной, душа родная. Ты день за днем, день за днем сходишь на нет. Ну скажи ты мне о своей проблеме, я голову себе пеплом посыплю!

Исмаил убрал на место молитвенный коврик и ответил:

— Не тревожься, ничего страшного, все будет хорошо.

— Пока хорошо станет, я сдохну!

Исмаил лег в постель. Скоро пора будет на работу. Дождь прекратился. В окно он видел движущиеся облака.

Позавтракав, он вышел из дома. Дождь перестал. Облака двигались по-прежнему. Между ними иногда виднелось голубое небо, прозрачное и бездонное. Исмаил дошел до железной дороги. По кончикам веток ясеня видно было, что дерево ожило, молодые соки пошли по ветвям. Ствол дерева был весь мокрый от дождя. Вода в ручье была мутной. Она поднялась и кое-где разлилась за обычные пределы. Исмаил поднялся на насыпь железной дороги. Дул мягкий ветерок, еще влажный и несущий запахи дождя и окрестных полей. Окошко будки стрелочника было закрыто, Исмаил не хотел идти туда. Он целиком сосредоточился на своем деле: отдать письмо и вернуться в филиал банка. Девушка всегда приходила со стороны железной дороги. С востока. Несколько раз он видел, как она шла вдоль рельс, опустив голову и глядя вниз прямо перед собой, а под мышкой — книги. Она шла плавно и спокойно. Можно было подумать, что она считает собственные шаги или толстые шпалы, а может быть, и то, и другое. Для Исмаила восточная часть железной дороги была чем-то вроде места, откуда восходит солнце: местом таинственным и недосягаемым.

Понемногу на улице начали появляться ученики школы, мальчики и девочки. Исмаил прислонился к стволу ясеня и не сводил глаз с востока. Небу надоело плакать дождем, и облака понемногу рассеивались. Теперь началась игра солнца и тени, которая будет продолжаться, пока солнце не поднимется высоко. Вскоре Исмаил увидел девушку, она приближалась. Она шла с той стороны, где всходило солнце которое светило из-за ее спины и делало ее фигуру сияющей и удивительной. Исмаил сильнее прижался к влажному стволу ясеня. Нечто вроде страха и растерянности заставило дрожать его колени. Он сунул руку в карман пиджака и в который раз ощупал письмо. Оно было на месте, с левой стороны груди — там, где его сердце билось в беспокойстве. Он вновь поднялся на железнодорожную насыпь и встал на шпалах. Она подходила, одна, размеренными шагами. Постепенно расстояние между ними сокращалось. Прохожие торопливо проходили мимо. Рядом с рельсами и чуть поодаль образовались лужицы наподобие крохотных бассейнов, в прозрачной воде которых сверкали частицы солнца. Девушка сегодня была одета в белое, молочного цвета пальто, делающее ее выше ростом и солиднее. Она приближалась. И опять в сознании Исмаила громко раздался голос: