В конце своей длинной хроники, включавшей и великого Апеллеса с острова Кос, создавшего образ Александра Македонского, и менее известных художников вроде Пиреика, прославившегося своими изображениями цирюлен и сапожных мастерских, Плиний добавляет и краткий список женщин-художниц. Вначале он упоминает Тимарет, дочь Микона, известную своей «стариннейшей» картиной с изображением Артемиды, выставленной в Эфесе. Величайшей из всех художниц была Иайя из города Кизик на южном берегу Мраморного моря (в современной Турции), которая жила во II веке до нашей эры и «в Риме кистью писала», а также гравировала по слоновой кости. Согласно Плинию, ее персонажами были в основном женщины и славилась она быстротой руки и талантом портретиста. На деревянной панели она написала портрет пожилой женщины из Неаполя — вероятно, жены какого-то чиновника или торговца. Известно также, что она изображала саму себя с помощью зеркала: это первый зафиксированный случай создания женского автопортрета. Ее работы производили столь сильное впечатление, что цена за них превышала расценки других современных ей портретистов — Сополида и Дионисия, сообщает Плиний, «картинами которых полны пинакотеки».

Ни одна из работ Иайи из Кизика не уцелела, как, впрочем, и работы Сополида и Дионисия. Мы можем лишь догадываться об их стиле, собрав по кусочкам сведения, изложенные у Плиния. Он повествует о том, как живописные образы становились всё более реалистичными, и о постоянном расширении предмета живописи: изображались не только сцены из древних литературных произведений, от поэм Гомера до пьес Еврипида, и образы богов, но и картины самого мира — пейзажи и портреты реальных людей. Последние достижения живописи выставлялись на стенах пинакотек и частных вилл, отражая тем самым возрастающее могущество Рима и не менее возрастающий космополитизм эллинистического мира. В этой атмосфере, по-видимому, никого не смущало, что женщина из Малой Азии сумела завоевать своими портретами Рим.

Лучше всего сохранились фрески — картины, которые были написаны на стенах по сырой штукатурке. Среди них есть и самые ранние из известных нам пейзажей, написанные для одного из домов в модном квартале Рима[94]. Любой образованный римлянин узнал бы в этих картинах сцены из «Одиссеи» Гомера, которая за столетие до этого была переведена на латынь поэтом и драматургом Ливием Андроником. Восемь сохранившихся сцен начинаются с эпизода, когда Одиссей со своей командой прибывает на остров великанов-людоедов — лестригонов. Странные, неестественные нагромождения скал, поросших кое-где дикой травой, воспринимаются отталкивающим и опасным местом. Нежно-лиловые и голубоватые тона на горизонте придают ощущение атмосферной глубины, демонстрируя мастерство художника. Это первое из известных нам живописных изображений морского горизонта[95]. Фигуры на среднем плане схематично обозначены длинными мазками, а те, что вдалеке, изображены в виде силуэтов. Их тени выглядят неубедительно, однако указывают на единый источник света — этот прием художники будут использовать и в последующие века. Одиссей и его люди встречают высокую и сильную дочь царя: она пришла за водой к источнику, где ее встретил Одиссей. Царевна ведет их во дворец своего отца, где они встречают ее мать, еще более высокую — «ростом с великую гору»{5}, как сказал о ней Гомер. Единственное желание ее супруга — убить Одиссея и уничтожить его флот: он бросается на спутников героя, пожирая их, а другие великаны скидывают валуны на греческие корабли, стоящие в гавани. Одиссею удается спастись, и он плывет к острову колдуньи Цирцеи, где его приключения продолжаются, — правда, с этого места фреска оказывается повреждена и повествование обрывается.

Спутники Одиссея встречают дочь царя лестригонов. I в. до н. э. Фреска. 142 × 292 см

Пейзажи «Одиссеи» с их атмосферной глубиной сильно отличаются от барельефов ассирийского дворца, созданных несколькими столетиями ранее. Это одни из первых изображений людей в реальном мире: не просто на фоне природы, а во взаимодействии с ней[96].

К моменту их создания во II веке до нашей эры римская живопись, как и скульптурный портрет, была в самом расцвете. То, что сохранилось, дает лишь слабое представление о лучших образцах того времени: стенная роспись была декоративной формой, которая, по свидетельству Плиния, не могла сравниться в великолепии с картинами на отдельных панелях Зевксиса или Иайи. Часто фреской занимались менее известные мастера по той простой и практической причине, что настенные изображения нельзя было спасти от огня. Однако по иронии судьбы именно благодаря огню до нас дошла бо́льшая часть римских живописных изображений — те, что были на стенах южных городов Помпеи и Геркуланума. Эти изображения не были уничтожены, поскольку оказались погребены под пеплом Везувия вследствие его извержения в 79 году нашей эры, которое, впрочем, разрушило город, сожгло многих жителей и опосредованно стало причиной смерти Плиния.

Фрески виллы Мистерий. Около 60 до н. э. Высота 162 см. Около Помпей

Сохранившиеся под вулканическим пеплом фрески загородной виллы с видом на море в предместьях Помпей демонстрируют, как искусно художники умели рассказывать истории с зачастую странными сюжетами и подробностями. Росписи, полностью покрывающие стены одной из комнат, изображают обряд инициации, мистическое таинство бракосочетания с богом Дионисом. Участники изображены в виде объемных фигур в натуральную величину, подобно персонажам пьесы на узкой сцене. Женщина, накрытая плащом, совершает приготовления к церемонии, пьяный сатир, беспечно облокотившись на колонну, бренчит на лире, а поклонница бога Пана кормит своей грудью козленка. Внезапно женщину охватывает паника, когда, приподняв струящийся гиматий, она видит самого Диониса, развалившегося в непотребном виде на руках своей земной спутницы Ариадны. Краски сгущаются, когда посвящаемая оказывается в центре обряда: она поворачивается спиной к высокой крылатой женщине, взмахнувшей хлыстом. Этот миг экстаза и преображения сопровождает еще одна женщина, играющая на маленьких цимбалах, — мантия окутывает ее обнаженное тело, как раздутый от ветра парус. В последней сцене посвящаемая, которую подводит служанка, садится на трон, собирается с силами, подвязывает волосы и готовится к новой жизни в качестве супруги Диониса (здесь нам вспоминается Агава, мать Пенфея из «Вакханок»), любуясь на свое отражение в зеркале, которое держит в руках пухлый Эрос[97].

Картины «виллы Мистерий», как ее назвали впоследствии, равно как и пейзажи по мотивам «Одиссеи», — это лишь разрозненные отблески поэтической силы живописи Древнего Рима, проникнутой фантазией Гомера и очарованием мистических восточных культов — в особенности культа Диониса и его сластолюбивых поклонниц. Они указывают не только на масштаб империи, но и на невероятное разнообразие художественных образов римского мира, существуя наряду с портретами Иайи из Кизика, а также республиканскими портретами, подчеркивающими достоинство (gravitas) своих моделей — ту самую римскую манеру держать себя, которая возникла во