Я пихала в аппарат четвертаки, пока он не поперхнулся и не запросил пощады, затем набрала номер Ким. Та сняла трубку после второго звонка и торопливо выдохнула:

– Да?

Странно было слышать голос Ким, такой знакомый и одновременно чужой – из-за толстого налета американского акцента и приличной порции стресса.

– Ким? – спросила я не вполне уверенно.

Последовала пауза.

– Кто это? – удивилась она.

– Напасть из прошлого. Сядь и дыши глубже. Это я, Сэм. Сэм Джонс.

– Сэм… Сэм?! Боже мой! Сэм, это в самом деле ты? Где ты, черт побери?

– Я в Сохо. В смысле, – добавила я, не уверенная в произношении, – не в лондонском Сохо, а в СОХО! В Нью-Йорке!

– Ты в Сохо, – повторила Ким, не вполне осознав. – Невероятно. Боже мой, как давно это было? Нет, не говори…

– Мы можем встретиться?

– Ну конечно! Хочешь пойти со мной на занятия? Прямо сейчас.

– На занятия?

– Тренажерный зал! – нетерпеливо объяснила Ким, словно это было настолько очевидно, что только глупец мог не понять. – Кардиохруст. Так идешь?

– Кардио.. что? Прямо сейчас?

– Ну да! Я уже выхожу.

– Но у меня с собой ничего нет. Я оставила вещи дома.

– Захвачу для тебя. Мы же раньше всегда менялись одеждой. У тебя какой размер обуви?

– Пятый…

– Английский пятый… Вот задница! Это же тридцать восьмой… Ладно, захвачу пару носков, запихнешь в кроссовки. Вот задница, до сих пор не могу поверить! Ладно, встречаемся в тренажерном центре. Это на углу Шестой и Двенадцатой. На восточной стороне улицы.

Я дернулась от небрежности, с какой Ким назвала адрес.

– Ладно, возьму такси.

– Да это недалеко, – неодобрительно фыркнула она. – Два шага пешком.

– Погоди немного, Ким, я приехала только вчера.

– Вчера! Вот задница! Ладно, мне надо бежать. Встречаемся через полчаса у входа.

И она отключилась. Я повесила трубку и уставилась на таксофон, который с непристойным урчанием исторг из чрева лишние монеты. Волнение перед встречей с подругой детства и родственной душой моих подростковых лет, столь же необузданной, как я сама, временно уступило место страху. Что это еще за «Кардиохруст»? Что таится за этим словом? Звучит вполне зловеще. Но еще больше беспокоила меня та непринужденность, с какой Ким произнесла это жуткое слово. Вообще-то я находилась в довольно неплохой физической форме: Хьюго так безжалостно следил за собственным телом, что регулярно пробуждал во мне муки совести, заставлявшие сжигать жир. И все же я чуяла, что американское выражение «держать форму» таит в себе нечто более суровое, чем его британский аналог.

Я бегло глянула на карту автобусных маршрутов, постаравшись спрятать ее в будке – чтобы прохожие не начали насмехаться над какой-то там туристкой. Ким была права. Угол Шестой и Двенадцатой находился неподалеку. Но все-таки не в двух шагах. И я решила взять такси. Что-то подсказывало: надо поберечь силы.

Я ее не узнала. Вот уж не думала, что не узнаю Ким – мы столько лет провели вместе. Я помнила девчонку-сорванца, высокую, крупную и очень уверенную в себе; помнила тощую девушку, страдавшую от неуверенности – сказалось потрясение от стремительного бегства отца в объятия Барбары Билдер. В последний раз я видела Ким в Хитроу перед посадкой на нью-йоркский самолет – она летела к отцу. Тогда от нее осталась лишь жалкая тень: Ким уже много времени не ела нормально, и джинсы висели на ней мешком, поддерживаемые лишь стареньким ремнем, доставшимся от отца. Свитер на ней тоже был отцовский.

Помню ее как сейчас. Волосы свисают сосульками, кожа посерела от недоедания. Я пыталась ухаживать за Ким, но ей не нужна была моя помощь. Ей нужен был только отец. Но поскольку он все не возвращался, гора отправилась к Магомету. Ким хотела поставить отца перед фактом: вот она я, твоя дочь, приехала к тебе навсегда. Она мечтала поступить в Нью-йоркскую Художественную школу, надеялась, что отец даст ей деньги на учебу, поможет с жильем…

С тех пор, как она села в самолет, прошло больше десяти лет. Получила ли Ким от отца хоть что-нибудь? По телефону голос ее звучал очень уверенно, и все-таки…

Я огляделась. Мимо неслась бесконечная вереница подтянутых и жизнерадостных женщин в коротких свитерках и сидящих на бедрах брюках. Все они исчезали за дверями спортивного зала. И когда одна из этих амазонок, с черными волосами, модно подстриженными под мальчика, с серебряной звездой в пупке, отделилась от процессии и кинулась ко мне, я шарахнулась в сторону, решив, что та попросту обозналась.

– Сэм! – крикнуло видение прямо в ухо и крепко обняло. У меня аж звезды поплыли в глазах – точные копии серебряной, торчавшей у видения вместо пупка. – Это же я! Боже, да ты совсем не изменилась! Я бы тебя где угодно узнала!

Да, сегодня выдался день душевных потрясений. Натали Вуд действительно превратилась в настоящую индейскую скво: я во все глаза рассматривала нью-йоркский вариант штанов из оленьей кожи с бахромой и длинной косы.

– Ким? – неуверенно спросила я. Лондонский выговор едва слышался за американским акцентом. Эта тень лондонского выговора – единственное, что осталось от прежней Ким. – А я тебя бы никогда не узнала. Увы.

Ким вполне разумно приняла мое признание за комплимент.

– Вот задница, я ведь действительно изменилась, – сказала она, проведя меня через двери и процедуру регистрации с ловкостью, совершенно несвойственной прежней Ким. – Я даже рада, что ты меня не узнала.

– Ты выглядишь так… так по нью-йоркски. Подтянутая, явно держишь форму.

Ким просияла.

– Бог свидетель, сколько я приложила для этого усилий. Помнишь, какой жирной я была? – горестно сказала она.

– Ким, ты не была жирной. Никогда.

Она пропустила мои слова мимо ушей. Мы уже были в раздевалке. Ким протянула мне одежду, которую выглядела так, словно ее покупали в фирменном магазине для подростков. Эти тряпки черного цвета были такими маленькими, что не налезли бы даже на двенадцатилетнюю.

– И как прикажешь это надевать? – спросила я, недоверчиво разглядывая укороченный топ. – Что стало с твоими грудями?

Что стало с тобой? – хотелось мне сказать. Действительно, до отъезда отца Ким всегда была несколько полновата. Но сейчас ей недоставало килограммов шесть веса, а живот был плоским… ну, не как блин, это сравнение всегда казалось мне глупым. Блины зачастую вовсе не плоские; в них хватает воздушных пузырьков, которые, в приложении к человеческой коже, можно смело назвать волдырями. Живот Ким был таким же плоским, как кусок оргстекла, с которым мы экспериментировали в художественном колледже. Она выглядела потрясающе, хотя кожа, на мой взгляд, слишком уж обтягивала лицо. Я сознавала, сколько Ким потратила сил, чтобы сбросить вес и удерживать его – хотя сейчас она влезала в сорок четвертый размер, кости у нее по-прежнему были сорок шестого.