Почему?

За что?

Как так может быть?!

Не сумев совладать с эмоциями, судорожно всхлипываю, но тут же замолкаю и замираю неподвижно. Потому что слышу едва уловимый скрип двери позади себя. Боюсь быть обнаруженной и машинально закрываю глаза, будто так буду менее заметна - привычка родом из детства…

Со своего места и с плотно закрытыми глазами я не могу никого видеть и почти не слышу - ни шагов, ни шорохов, ни иных звуков, но точно знаю, что там кто-то есть. И точно знаю, кто это. Чувствую его кожей, спиной, затылком, и реагирую на него так же, как и всегда. Несмотря на… а, может, и благодаря страху. Бесцветный пушок на оголенных руках сразу встает дыбом, по телу прокатывается волна жгучего, неконтролируемого желания, сопротивляться которому я не в силах.

И если сейчас он захочет…

- Ты, - говорит Марсель, и злость в его голосе отрезвляет меня, словно холодный душ.

С меня мгновенно слетает наваждение, которое, как покрывалом, окутывает меня всегда, когда он рядом. Сейчас это не покрывало, это саван. Я не оборачиваюсь к нему, но напрягаюсь.

- Когда ты собираешься извиниться за то ложное обвинение?

- Ты ждешь от меня извинений? Интересно, за что? - ледяным тоном отвечаю вопросом на вопрос.

Он делает шаг вперед, выходит из-за меня и смотрит мне в лицо. Долго смотрит, изучающе. Я не понимаю, что он пытается в нем найти, и заносчиво вскидываю голову. Но губы предательски дрожат, и он это видит.

Горько усмехается.

- Ты ее не узнала.

- Кого? - цежу презрительно, потому что только так могу сдержать слезы в голосе.

У меня нет сил держаться, когда он смотрит на меня вот так.

- Моя мать - та женщина, что была со мной на том острове. Или теперь ты обвинишь меня в инцесте?

Я поражена. Я не верю своим ушам, не верю тому, что слышу. Не верю, что он это сказал.

Но в то же время знаю, что Марс не лжет. Знаю, что это правда.

Знаю, потому что с первой минуты знакомства с Софией поняла, что это не первая наша встреча, что я уже видела ее раньше. Но тогда отец назвал имя ее мужа, и я удовлетворилась этим, списав на то, что видела ее в новостях и журналах.

Трагедия с ее мужем активно освещалась в прессе, и я, конечно, слышала об этом, мне попадались какие-то статьи. Это объяснило мне знакомость ее лица, и я не вспомнила, где еще видела ее. Не стала вспоминать.

Да и тогда на Мальдивах она выглядела совсем иначе. Намного старше и измученнее. Была похожа, скорее на бабушку Марселя, чем на его мать. Но, конечно, она и не могла выглядеть иначе - это же было вскоре после гибели мужа.

Ноги подкашиваются, мир вокруг меня покачивается, и я хватаю Марселя за шею, чтобы не упасть. Он подхватывает меня за талию, его руки обнимают меня так же нежно, как раньше, его лицо так соблазнительно близко, что я почти забываю обо всем, что стоит сейчас между нами. Долгим пронзительным взглядом он смотрит в мои глаза, потом опускает их на пересохшие, приоткрытые губы, от чего внутри меня все искрит, коротит и вспыхивает.

Наплевав на всё и всех, тянусь к нему всем телом, хочу, наконец, вновь почувствовать солоноватый вкус его влажных губ, но он отстраняется. Взгляд его меняется, я понимаю, что он ничего не забыл. И разгорающееся во мне вновь пламя тухнет, как после мощной пенной струи из брандспойта.

Мои ноги как стекловата, тяжелые и непослушные, но все же я заставляю себя отпустить его и силюсь удержать равновесие самостоятельно.

- Прости, - говорю хрипло.

- Это за сейчас прости, или за тогда? - он тоже звучит чуть низко, с хрипотцой, но гораздо лучше меня владеет своим голосом.

Еще бы - ему наплевать на меня. Он хочет лишь услышать слова извинения за унизительное, несправедливое обвинение. И я должна ему это извинение.

Я должна его себе.

- Прости и за тогда. Я повела себя непростительно, и все же приношу свои извинения. Я не должна была делать преждевременных выводов и вообще… не имела права тебя судить.

Он стоит передо мной, так близко, но так бесконечно далеко. Руки в карманах безупречно отглаженных брюк, пиджак на одной пуговице, перваншевого оттенка рубашка - он нарушил дресс-код, но ему, конечно же, все можно - тоже застегнута не до конца, и никакого галстука. Такая небрежная элегантность, которая ему идет как никому другому. Не представляю его застегнутым на все пуговицы, лучше всего он выглядит на пляже или на доске, а костюм, хоть и сидит на нем идеально, все же чувствуется его инородность.

Марс прожигает меня ледяным взглядом прищуренных прозрачно-голубых глаз.

- Нет. Я тебя не прощаю.

И уходит, оставляя меня неподвижной, раздавленной и оглушенной.

Лишая того, что мне нужно.

Единственного, что для меня важно.

Всего, что я хочу.

Мне остается лишь облако его неповторимого, такого родного, запаха.

Марсель. Примерно два с половиной года назад

Я иду очень быстро, буквально несусь по враз опротивевшему мне острову, никого и ничего не замечая. Я даже не знаю, куда я иду. Просто держу курс на увеличение расстояния между собой и этой…

Черт, даже мысленно я не могу позволить себе обозвать девушку, которую… которая… короче, с которой хорошо проводил время. Не так я воспитан и сейчас дико жалею об этом. Может, выругайся я, скажи ей в ответ тоже что-нибудь столь же уничижительное, мне сейчас не было бы так паршиво, кишки мои так бы не скручивались, не ныли тупо и болезненно.

Я ускоряю шаг, хотя все еще не имею никакой цели, а остров не так велик, и когда-нибудь он закончится. Ну да пофиг, пойду вокруг по другому берегу, куда угодно, лишь бы подальше от неё, от её мерзких слов, будто кислотой разъедающих мне мозг и вскрывающих, как я думал, непробиваемую броню.

До сих пор не понимаю, как я сдержался и не ударил ее. Разумеется, я в курсе основной идеологической догмы для мужиков, что девчонок бить нельзя, не по-пацански и прочие вымораживающие “не”, и нет, я не то чтобы не согласен. Наоборот, я всеми конечностями “за” и никогда, ни разу не поднял руку ни на одну особь женского пола, даже очень этого заслуживающую и даже усиленно напрашивающуюся. Бить нельзя, без вопросов, ну а хрень всякую мне в лицо выплевывать можно?! Или оно потому и можно, что точно останется безнаказанным? Может, если б мы чуть с меньшей фанатичностью следовали неписаным правилам, бабы лучше бы следили за своим языком?

Стараюсь не думать о ее словах, не вспоминать эти пошлые намеки на мою неразборчивость в связях или, как там сейчас принято, социальную безответственность? Причем даже еще сильнее, чем то, что она посмела назвать меня альфонсом, меня бесит, что этим она косвенно задела мою мать.