В завершение этой главы обратимся к Аль-Андалусу. Не будучи в буквальном смысле «восточным» государством, поскольку географически (как и Ирландия) он представлял собой самую западную окраину Европы, Аль-Андалус испытывал сильнейшее влияние политического уклада, формировавшегося в Египте и Ираке. В Аль-Андалус входила не вся Испания, арабам не удалось завладеть гористой северной кромкой полуострова, где в VIII–IX веках сохранялись разрозненные христианские королевства, в X веке ставшие несколько более сплоченными[97]. Кроме того, своим оплотом арабы сделали юг со столицей в римской Кордове, а не центральное плоскогорье вокруг прежней столицы, Толедо. Толедо и другие крупные северные города вроде Сарагосы считались, скорее, крупными пограничными областями, которые, разумеется, тоже требовалось контролировать, но о полноте централизованной власти речь не шла. Эмират Омейядов формировался непросто, Испания после завоевания была очень раздробленной, и отношения разных частей полуострова с верховной властью складывались неодинаково. Кроме того, там, в отличие от большинства других завоеванных арабами территорий, отсутствовала устоявшаяся система налогообложения, и, хотя арабские правители стремились наладить ее как можно скорее, добиться той эффективности, которая на Ближнем Востоке до X века воспринималась как должное, им не удавалось. Это, впрочем, не мешало Кордове как столице стремительно расти. На пике своего расцвета в X веке она, пусть ненадолго, оказалась крупнейшим городом Европы. Абд ар-Рахман I в 756 году стал основателем династии Омейядов, которая правила без перерывов до 1031 года, почти не встречая препятствий при передаче власти по наследству. Тем самым закладывались надежные предпосылки для стабильного роста государства под властью эмиров, которое, несмотря на независимость Аль-Андалуса, развивалось в основном благодаря заимствованиям правительственных механизмов у Аббасидов. Параллельно шла исламизация правящего класса, а затем, уже медленнее, испанского населения в целом, которая к IX веку была заметна в Кордове, а к началу X века, вероятно, достигла решительного перелома на всей остальной территории эмирата[98].

Это политическое образование чуть не рухнуло под натиском первой большой волны междоусобных войн, в 880–920-е годы, когда по всему Аль-Андалусу начали восставать местные политические деятели – один из них, Омар бен Хафсун (ум. в 917), претендовавший на вестготское происхождение, даже обратился в христианство (верный признак слабости владычества Омейядов). Однако Абд ар-Рахман III (912–961) быстро обратил эту волну вспять, разгромив почти всех новоявленных местных властителей и впервые связав свои владения единой налоговой системой. Поскольку ему приходилось противостоять экспансии и халифским притязаниям Фатимидов, в 929 году он объявил себя халифом и выстроил близ Кордовы новый дворцовый комплекс – Мадина аз-Захра, призванный производить впечатление на приезжих и успешно с этой задачей справлявшийся. Это был век наивысшего расцвета Аль-Андалуса, когда Альмерия развивалась как средиземноморский порт, а сложная экономика и материальная культура распространялись далеко за пределы столицы. В последние годы столетия аль-Мансур, могущественный хаджиб (майордом) халифа, управлявший государством в 981–1002 годах, пошел в наступление на северные королевства, разросшиеся за время первой междоусобицы, и разгромил их главные города, Леон и Сантьяго-де-Компостела. Казалось, что Аль-Андалусу теперь хватит сил поглотить весь полуостров[99].

Этого не произошло. После 1009 года никчемные наследники аль-Мансура позволили стране погрязнуть в междоусобной борьбе за престол. В 1013 году была разгромлена Кордова, в 1031 году упразднен халифат, и страна распалась почти на три десятка отдельных тайф (буквально «общин») с центрами в Толедо, Севилье, Валенсии, Гранаде и так далее. Как мы увидим в главе 8, это дало христианским королевствам возможность расширяться дальше и впервые превзойти военной мощью раздробленные теперь мусульманские эмираты, в чем те и убедились, когда Альфонсо VI Кастильский взял Толедо, ставший в 1085 году первой крупной территориальной потерей Аль-Андалуса. Это, впрочем, отнюдь не означало падения мусульманской Испании. Тайфы, долго считавшиеся признаком ее слабости, поскольку вели к раздробленности, на самом деле зачастую процветали как мелкие эмираты. В них сохранялась политическая и фискальная организация, сформированная при Абд ар-Рахмане III, и вырабатывалась сложная политическая культура. Богатством и интеллектуальной активностью они напоминали позднесредневековые итальянские города-государства, а в том, что им плохо удавалось защититься от превосходящих войск христианской Кастилии и затем от прибывших к ним же на помощь в конце 1080-х Альморавидов из мусульманского Марокко, они мало отличались от итальянских городов, вынужденных с 1490-х годов противостоять французам и немцам. Благодаря тайфам появился на свет один из самых интересных политических трактатов средневековой Европы «Ат-Тибьян» правителя Гранады Абдаллаха бен Зири (1073–1090), уступившего тайфу Альморавидам и впоследствии писавшего свое сочинение в марокканской ссылке. Трактат Абдаллаха – нечто среднее между «Государем» Макиавелли и «Я, Клавдий» Роберта Грейвза: автобиографическое повествование проигравшего правителя, чей политический успех начался и закончился восхождением на престол, однако достаточно умного, чтобы увидеть, где он оступился, и осмыслить свои ошибки. Его описание применяемого Альфонсо принципа «разделяй и властвуй» и вымогательство «платы за защиту» у соперничающих тайф, в результате разоряющее их всех, вошло в анналы. Об отступных деньгах Абдаллах знал из собственного горького опыта: сперва он отказался платить Альфонсо, но потом, когда Севилья заплатила тому больше, вынужден был откупаться повышенной суммой. Необычайным изяществом слога отличаются его замечания насчет следования советам – распространенная тема в литературе, посвященной управлению государством: «Я слушал собеседников ушами, когда следовало бы слушать разумом». Его рассуждения о том, почему он потерял власть (включая разбор причин, по которым его отвергла каждая из социальных прослоек Гранады), – образец запоздалой мудрости. Другого примера подобной практической рефлексии у политического деятеля европейская литература не увидит до XV века, как нам предстоит убедиться в главе 12[100].