Он получил багаж… Прошел контроль… Он в кафе, и вкус свободы для него плескался в маленькой кофейной чашке. Он садится в автобус. Пройдет час или чуть больше, и он растянется на кровати в выбитом им номере, сукин он сын!

Ну что же, завтра вечером Эшли Смит назовет ему имя клиента, о чем он попросил в первые минуты их знакомства. А может быть, он узнает это утром — Эшли тоже любила преподносить сюрпризы.

Она не ограничилась только этим видеосюжетом. Она еще раз просмотрела два видеофрагмента «из архива» и мысленно применила программу для морфинга, когда исходник плавно переходит в итог: лежащий на песке труп человека среднего роста с желтоватым цветом кожи и плоским лицом, одетый в черный комбинезон, — и он же, но десять дней спустя: над лицом потрудились крабы, песок, соленая вода, солнце. Первый фрагмент короток, и в нем только один персонаж: «свежий» труп. Второй — продолжительный, и он пополняется людьми. Вот сотрудник береговой охраны склоняется над трупом и раздельно произносит: «На нем одежда сбежавшего из тюрьмы заключенного». Дальше он перечисляет одежду из полицейской ориентировки и несколько раз кивает головой: «Да, это бежавший заключенный». Эти два ролика говорили об одном: о фальсификации. Кто был автором или авторами — неважно. Но они доказывали обратное: заключенный под номером 3417 на свободе. А кто был похоронен в «пять часов утра путем предания тела воде… в соответствии с санитарными требованиями» — неважно.

Этот материал, подготовленный совместно с военно-морской разведкой, был одним из ключевых моментов в операции, набирающей ход. Как только Котик сделает свою работу, этот материал тут же будет опубликован в Сети. И вот тогда Россия для Котика станет размером с шутовской колпак, о чем, словно предупреждая Котика, ему говорила Эшли.

После публикации в Сети скандальных откровений Котика и их опровержений военным ведомством России в Сети же стал вырисовываться ответ на вопрос «Кто вы, мистер Котик?». Его знакомые, одноклассники и прочие делились деталями из его биографии; одни гордились дружбой или знакомством с ним, другие плевались в его сторону. Если посмотреть издали, то можно было увидеть следующий образ. Саша — баловень судьбы, которому доставляло удовольствие попадать в ситуации и решать их одним телефонным звонком. Он рано начал понимать, что по ту сторону закона власти больше и больше денег, больше возможностей. Но все это закончилось для него в тот день, когда под Брестом разбился самолет, в котором летели его родители (кто-то называл их представителями аристократии, кто-то быдлом, кто-то нуворишами, по которым тюрьма плачет, и прочее). Саша замкнулся в себе, а это указывало на начало нового пути. «Он захотел стать настоящим человеком, — так писал о нем человек, назвавшийся его другом. — Бизнес его родителей отошел к их компаньонам, и Саша впервые столкнулся с предательством. Он выбрал трудную дорогу, которая закалила бы его, но — наступил на грабли несправедливости под названием „приемная комиссия“, дважды, как настоящий русский». Из таких вот обобщенных фраз постепенно вырисовывался образ Саши Котика, неуступчивого, вкусившего предательства молодого человека. Нетрудно представить, что было дальше: ему на встречную полосу выехал «куратор», и работа, которую тот ему посулил, давала Котику риск, приключения, деньги, истинное и полное наслаждение жизнью, как он это воспринимал. А еще — возможность отыграться, как это есть. И куратор — единственный в его окружении взрослый человек — нарисовал перед ним свою форму «заграницы»: «загородный дом, роскошный сад, пешие и велосипедные прогулки, пони и ослики в чистой конюшне, общение в маленьких магазинах и кафе». Другая взрослая особа, которая была взрослее на целую жизнь, нарисовала перед ним что-то свое. Когда он оказался в тюрьме, на него огромное влияние оказал американец по имени Рональд Кейн, открывший перед ним мир пластики и ритмики, мир танца, по сути — матричный мир без границ. Котик был благодарен этим людям и наивно верил в химеру под названием взаимность. А химера оказалась химерой — огнедышащим чудищем с львиной пастью, змеиным хвостом и козьим туловищем. Но не стоит рисовать на этом холсте невинного мальчика, подумала Эшли. Котик был из разряда людей, способных отомстить за нанесенное ему оскорбление. Она думала в таком ключе потому, что сама занесла руку для оскорбления. И она побаивалась Котика.

Друзья называли ее Немо…

Она растерянно оглянулась в этом роскошном, в два света, холле. Она отличалась от людей, заполнивших этот холл наподобие оживших фигур в середине шахматной партии. Ее фигурка была из другой игры, может быть, сёги, игры самураев. Она осталась незамеченной для портье, отлучившейся на минуту, и ни один из охранников не попался ей на глаза. Кажется, путь, который она для себя наметила, был открыт и выстлан кроваво-красной ковровой дорожкой.

Она отличалась от других людей в холле. Иссиня-черная челка падала ей на глаза — размазанные, как от слез, тушью. Пятиконечные сережки, казалось, вонзались ей в шею и щеки, причиняя страдания. Под яркими полосатыми напульсниками угадывались шрамы. Так и было. Только напульсники — дань тому течению, к которому принадлежала эта пятнадцатилетняя девочка.

Она старалась выглядеть беззаботной, раскованной. Однако все, кто находился в это время в холле, не могли не заметить ее растерянности. В этот миг она и предстала перед публикой фишкой маджонга среди породистых шахматных фигур. Дальше она просто играла роль в короткой сцене «безразличие».

Возле двух лифтов с широкими дверями и ретрорешеткой столпились люди: две женщины преклонных лет в окружении мужчин с бесстыдным видом альфонсов. У другого лифта — обратная картина: женщины модельной внешности и седые мужчины с повадками волокит. Их негромкие голоса стихли, и эта тишина словно объединила две группы в одну, в которой молодые стали ближе к молодым, старые — к старым. Затишье длилось недолго. Кто-то пренебрежительно фыркнул, задрав губу: «Эмо». И девочку впервые оттолкнуло это слово. Она отошла к периферии холла, уводящего вниз всякого, кто ступил на его наклонную поверхность, и там неожиданно для себя увидела еще один лифт. Без ретроизлишеств, его дверь долго не хотела открываться. Девочка еще раз нажала кнопку, и только после этого догадалась посмотреть наверх: там она увидела меняющиеся на скромной цифровой панели цифры — 9, 8, 7, 6… Кабинка лифта опускалась. Не слишком быстро для такого высотного здания. Эмо отчетливо представила, как кабинка камнем падает вниз — с самого верхнего этажа. Вой, переходящий в свист, треск оборвавшихся тросов и чей-то оборвавшийся крик.

К горлу девочки подступил ком, и она выплюнула жвачку себе под ноги.

Чуть слышный звон электронного колокольчика дал знать, что кабинка остановилась. Секунда, и дверь служебного лифта открылась. Свет внутри был приглушенным; там сохранился аромат чуть терпкого одеколона. Она повернулась лицом к панели и выбрала самый верхний этаж, нажав на кнопку «34».

Лифт поднимался медленно, как будто карабкался по шахте. Девушка считала мгновения, бросая взгляд на панель.

Наконец лифт остановился. Поправив рюкзачок за плечами, Немо ступила на серый бетон служебного этажа.