Моксаним признался, что выиграл меня, вернее, выпросил у губернатора края Намвон, провинции Чола, которому неясные для меня, но вполне доброжелательные ко мне силы небесные внушили, чтобы он пригласил в свой край, под свое покровительство, человека из такой далекой страны, от такого безвестного местопребывания, что этакое вообразить было даже невозможно и дух захватывало из-за одного только предположения, что такое место родилось от дней сотворения мира почти в то же время, что и славный край Намвон, губернатором которого и являлся прапраправнук некоего Богатея Че, владельца того старинного дома с выгнутыми, как крылья летящего дракона, углами черно-чешуйчатой черепичной крыши.

Губернатор Че Гу-кен, в католическом крещении Александр, испытующе смотрел на меня умными раскосыми узкими глазами, хорошо понимая, насколько я иной человек, чем он, но что я — также понимающий суть прозорливец и что между мною и Александром ничего нет. И я распознал в господине губернаторе его старенькую прапрапрабабушку, супругу славного Богатея Че, которая до глубокой старости любила выкурить трубочку доморощенного табаку и выпить чарку-другую сладкой рисовой водки.

Однажды прапрапрабабка губернатора Че, старуха уже без двух годов ста лет, уснула, сидя на одеяле, обронив голову на свои хрупкие колени, выгнув узкую спину дугою жизни, которая пролетела через пространства почти сотни годовых колец Земли вокруг Солнца. Эта жизнь старухи О взмыла к небу крутящейся огненной шутихою ракеты, теперь падала назад, к земле, угасающей на глазах искоркою, которую старуха хотела уловить и прижать навеки к своим вострым коленям, касаясь их наклоненным челом.

Корейский рай вокруг старухи О был еще юным, всего несколько секунд вечности тому назад сотворенным, но тягучий сон про ракету и искорку, сон девяностовосьмилетней старухи, явился ей в столь преклонном возрасте не случайно. Имя этому сну было — Старший Брат Тигра. В небесном сонме он занимал одну из самых нижних строк в табели о рангах звезд, следуя пятнадцатым после Полярной Звезды. Этот Старший Брат Тигра предстал в сонном мире старухи (которая была девицею шестнадцати лет) китайским демоном пианственного зелья, в лилово-сине-белом, длинном до земли одеянии, в серебряной короне, увенчанной двумя длиннейшими, в рост самого демона, перьями райского фазана. И поняла шестнадцатилетняя О, что долгая, почти до ста лет, прожитая жизнь была дана ей для того, чтобы она дождалась демона хмельных напитков, Старшего Брата Тигра, налила ему чарку сливовой водки и преподнесла ему с низким поклоном. Демон с достоинством, быстрым движением закатав рукав ярко-полосатого халата, принял и выпил вино, затем началось веселье.

Александр Македонский и мой дед Александр, между которыми также ничего не было, ничего не стояло, не пролегало, не зиждилось, с утра начали бражничать, подстрекаемые невидимым демоном пьяного питья. Вокруг них разворачивался пространный мир корейского рая на земле, который назывался Старшим Братом Тигра и заключался в том, что бабушка О прожила 98 лет в стране, где не существовало воровства.

В этой стране стены и двери были раздвижными, обклеенными бумагою поверх легкой решетчатой рамы из деревянных реек, и двери никогда не запирались. В раю копить добро домашнее было делом бессмысленным, а не в раю, в земной юдоли, еще более бессмысленным. Ибо если рай отвергал личное имущество и собственность в силу идейных соображений вечности, коей были противопоказаны всякие бренные предметы личного потребления, что создавались и тут же, на том же месте, рассыпались в прах, — то нерай, имя которому Ойкумена, терял созданное и накопленное имущество благодаря стараниям вора, которого звали Хайло Бруто. Родившись на заре человечества, он сразу же стал невидимым, ибо, если его обнаруживали, то тут же убивали и съедали безо всякого сомнения. Невидимый же Хайло Бруто прытко скакал по всей Ойкумене, из века в век, из одной эпохи в другую, сменяя эры и цивилизации, словно перчатки. Эпохи создавали и накапливали имущество, а Хайло Бруто, невидимый вор, утаскивал все это барахло цивилизации и прятал в безвестные схроны аннигиляции и энтропии.

Итак, бабушке О в девяносто восемь лет приснилось, что ей шестнадцать лет и она подносила чарку сливовой водки корейскому демону пьянства, который на самом-то деле одушевлял собой корейский рай на земле, по имени Старший Брат Тигра. В этом раю, было сказано, на том отрезке бесконечного пространства, что называлось Государством Силла, не знали бытового воровства, и эта всеобщая привычка, ничего друг у друга не красть, осталась потом надолго, на века. И когда почти столетней старухе, девице шестнадцати лет, приснился корейский рай в образе корейского демона пьянства, который доволен юной красавицей О, ее манерами, прическою и цветом одежды, корейский рай на земле официально завершился. Ибо в то время, пока старуха спала сидя, выгнув дугою худенькую спину и уткнувшись сморщенным, как увядший плод гинкго, лицом в свои колени, — в королевском дворце произошел кровавый переворот, юный двенадцатилетний король был свергнут и убит, а его убийца, родной дядя, безобразник и пьяница, совершил воровство — украл трон у племянника. Так была разрушена вековечная традиция нации — не укради; и тотчас закончился сон бабушки О, которой когда-то было шестнадцать лет, а потом стало девяносто восемь. Ей приснился сон о корейском рае.

Но вот я, тысячелетний пилигрим на земных путях, пришел на эту землю вслед за Александром — не Македонским, но моим дедушкой, — и между мною и обоими этими Александрами ничего нет. Я так же, как и они, ходил по земле в поисках рая, дошел до Индии и Средней Азии и вот теперь оказался в южном краю Кореи, на развалинах древнего рая, от которого остался единственный его признак: дома в Убежище Иисуса не закрывались на замок, на дверях не было запоров, и, уходя надолго из дома, Моксаним оставлял дом открытым. На мой вопрос, бывали ли здесь случаи воровства и грабежа, он ответил, что не помнит и никогда не слышал о подобном. Правда, для вящей убедительности он добавил, что такое происходит в силу того, что народ здесь искони кормился землей, никакого злата-серебра не держал в домах, а в дом священника никакой вор не осмелился бы войти — под страхом небесной кары.

Сочувствуя мне в моем духовном рвении — найти и испытать на этом свете радости рая, Господь и послал меня в этот поистине райский уголок на земле Кореи, в провинции Чола, в поселок с названием Санне, в дом с названием Пристанище Иисуса. Знать, Иисус бывал здесь, и я был, вслед за ним, и мне было так хорошо и спокойно, как никогда за все мое путешествие по мирам длиною в тысячи тысяч лет земного времени.

Всесилие Хайло Бруто над людьми словно заканчивалось в пределах этого зачарованного поселка, расположенного в глубокой горной долине, по дну которой среди круглых оглаженных водою камней протекала нешумная река. Сплошного ровного течения у нее не было, она струилась по всей своей ширине, с разной скоростью своих разрозненных протоков, — но эта разноструйность в общей серебряной ленте извилистого русла сплеталась в единую журчащую фугу, полифонию постоянства, имя которой Чхунян.

Она была верна своему возлюбленному Монену, изнеженному сыну правителя Намвона, которого сменил другой правитель и который захотел приблизить Чхунян к своему ложу, но девушка не далась, хотя ее били и мучили в темнице Намвонской управы, затем прошли века ее немеркнущей славы, и она стала символом корейского рая, в котором женщина верна своему мужу всем телом и всей душою.