Катриона согласилась, и Роберт велел груму оседлать коня. Когда они взобрались на Баяра, девушка взяла руки Роберта, державшие за ее талию, и положила их поверх своих рук, ухватившись за поводья, а потом слегка пришпорила коня. Они тронулись в путь.

Роберт даже удивился, как легко снова привык к седлу. По натяжению поводьев он понимал, что Баяр наклонял голову, чтобы пощипать травку, или вытягивал шею, чтобы перейти на галоп. Впрочем, герцог удерживал коня и разрешал ему бежать только рысью.

Да, с Баяром все было в порядке, а вот близость Катрионы сводила Роберта с ума.

Его руки сжимали ее, их ноги соприкасались, правда, проехав некоторое расстояние, они почувствовали себя свободнее. Вскоре Катриона уже спокойно прижалась к его груди, положив головку на плечо Роберта. Он спрашивал себя, известно ли ей, как мягки ее волосы, то и дело щекочущие его щеку. Огромных усилий стоило ему не зарыться лицом в ее кудри, чтобы досыта надышаться ее божественным ароматом.

Только теперь Роберт понял, что с самого начала хотел прикоснуться к ней, чувствовал влечение к этой девушке, но останавливал себя, уверенный, что в его положении человек не может давать волю чувствам. До того как он ослеп, самым большим удовольствием Роберта было наблюдать за женщинами: он смотрел, как они двигаются, любовался их грациозностью, гибкостью. А теперь… Он не знал, какова Катриона, не представлял ее лица, но когда она бывала рядом, ему хотелось быть как можно ближе к ней, гладить ее бархатную кожу. А уж когда она оказалась в одном седле с ним, Роберт понял, что больше всего хочет овладеть ею.

Похоже, они проехали небольшую рощицу; ветер опять стал обдувать его лицо, солнце приятно припекало. Где-то невдалеке журчала вода. Запахло свежевспаханной землей. Катриона осторожно остановила Баяра.

— Это место твой отец первым описал в своих записках, — заявила она. — Здесь есть небольшой ручей, впадающий в Лох-Линнанглас. Дальше ручей бежит в пролив. Он провел тут несколько часов, сидя вот на этих валунах и записывая свои наблюдения. Хочешь, спешимся, и я прочту тебе, что он написал?

Роберту вовсе не хотелось выпускать ее из своих объятий, но он понимал, что разумнее сделать это, иначе он может потерять голову, а она почувствует, как велико его желание.

— «Сегодня морозное утро, — начала Катриона, когда Роберт устроился на берегу ручья, — но я не смог проехать мимо этого места: моему коню надо было напиться, а я хотел насладиться дивным пейзажем. Стоит осень; красные, желтые, золотистые листья осыпаются, накрывая зеленую траву роскошным ковром. Пожалуй, попрошу какого-нибудь художника написать этот пейзаж для моей коллекции. Вода в ручье до того чиста и прозрачна, что я, не удержавшись, сам напился из него. Удивительное место! Никаких следов человека, кажется. лишь природа здесь полновластная хозяйка. Но это впечатление ошибочно, потому что наверняка история оставила и тут свой отпечаток».

Даже не видя ничего вокруг, Роберт отлично представил себе уголок, который живописал отец. Перед его внутренним взором возникла такая картина: отец сидит на большом валуне, держа на коленях свою тетрадь, и что-то быстро пишет. Роберту почему-то показалось, что в это мгновение он стал ближе человеку, уже ушедшему в мир иной. Сняв очки, он положил их на землю. Стараясь не замечать резкой боли в глазах, он опустил веки и подставил лицо солнцу. И вдруг, даже не осознавая, что делает, Роберт встал и двинулся на шум ручья.

— Ты куда?

— Мне хочется пить. — Опустившись на колени, герцог зачерпнул рукой ледяной воды.

— Ох, Роберт, осторожнее, — предостерегла его Катриона, — берег такой скользкий и…

Не успела она договорить, как Роберт, потеряв равновесие, полетел в воду.

— Дьявольщина! — выругался он, поднимаясь на ноги и пытаясь выбраться на берег. Его сапоги наполнились водой и стали тяжелыми, словно были сделаны из свинца. Каждый раз, когда он пытался подняться на сушу, ноги его скользили в жидкой глине, и он снова падал. Роберт был в отчаянии. Наконец, не в силах бороться дальше, он замер на месте, стоя по колено в воде; его мокрые волосы липли к лицу. Больше всего ему хотелось с силой всадить во что-нибудь кулак.

— Роберт! — позвала его Катриона. — Протяни руку, и я помогу тебе выбраться.

— Не-ет! — взревел герцог, в ярости шлепнув ладонью по воде. — Я взрослый человек, а не младенец, которого надо водить за ручку!

— Так перестань вести себя, как ребенок, Роберт, — разозлилась и Катриона. — И прекрати за слепотой скрывать свое горе!

Роберт рассвирепел.

— Ничего я не скрываю! И мне не нужна жалость какой-то девчонки! Я мужчина! Мне удавалось ускользнуть от вражеского патруля, когда он бывал в каких-нибудь дюймах от меня! Я сражался в боях, я убивал, когда в этом была необходимость! Так что, полагаю, я в состоянии напиться из ручья без помощи сопливой служанки!

Наступило долгое молчание, а потом Катриона заговорила подозрительно спокойным голосом:

— Что ж, раз ты такой всемогущий и тебе так легко все дается, я думаю, что ты без труда найдешь дорогу обратно в Россмори.

Видимо, Роберт стоял гораздо ближе к берегу, чем ему казалось. Он понял это, когда через несколько мгновений она с силой толкнула его. А поскольку Роберт не видел, что она замахивается, то полетел в воду, как поваленное дровосеком дерево.

Поначалу герцога изумил ее поступок, он был не в силах сдвинуться с места, а когда немного пришел в себя, то услышал удаляющиеся шаги Катрионы. Он заслужил это. Роберт понял, что орал на нее, как идиот. Ее гнев справедлив. Он останется здесь до темноты. Так и будет стоять в ледяной воде — вымокший и продрогший, несомненно, схватит простуду и будет две недели валяться в постели, чихая и кашляя. Это Роберт тоже заслужил.

Какого черта он так себя вел? За что набросился на нее? Катриона была единственным человеком, который не считал его беспомощным инвалидом, и не вела себя так, словно его слепота — это какое-то уродство. Она не обращала внимания на то, что он был не в состоянии сделать что-то, нет, она просто находила способы не говорить о его недуге, не замечать его. Больше того, лишь в ее обществе и, несомненно, благодаря ей он чувствовал себя полноценным мужчиной.

Подумав об этом, герцог понял, что она не бросила бы его здесь одного и не заставила бы блуждать по лесу в поисках обратного пути в замок.

Его глаза жгло от боли, голова гудела. Где он оставил очки? Роберт чувствовал себя настоящим ослом. Он позвал ее, но девушка не отвечала, унижая его своим молчанием.

— Прости меня, Катриона. Я не должен был кричать на тебя, — проговорил Роберт. — Я виноват перед тобой.

Никакого ответа.

— Не сомневаюсь, что ты не станешь спокойно стоять и наблюдать за тем, как я разбиваю физиономию о деревья.

— Конечно, не стану. К тому же в ручье нет деревьев. Роберт повернулся на звук голоса. Кажется, она стоит гораздо ближе, чем он думал.