с ним в первые годы после отставки литератор С. П. Жихарев (впоследствии Московский губернский прокурор и обер-прокурор сената) писал: «С именем Державина соединено было все в моем понятии, все, что составляет достоинство человека: вера в Бога, честь, правда, любовь к ближнему, преданность к государю и Отечеству, высокий талант и труд бескорыстный… Это не человек, а воплощенная доброта, но чуть только коснется до его слуха какая несправедливость и оказанное кому притеснение или, напротив, какой-нибудь подвиг человеколюбия и доброе дело — тотчас оживится, глаза засверкают, и поэт превращается в оратора, поборника правды…»

Державин считал себя обязанным заступаться за невинно осужденных, обиженных, угнетенных людей. Он одаривал нищих и дворовых деньгами, покупал для неимущих крестьян коров и лошадей, давал им хлеб, строил им новые избы. У себя на Званке он завел больницу для крестьян и даже выслушивал отчеты врача, являвшегося к нему ежедневно.

С. П. Жихарев в «Записках современника» приводит такой случай. 17 февраля 1807 года, в воскресенье, Державин был на литературном вечере, который организовал сенатор И. С. Захаров. На вечере присутствовало много знатных людей Петербурга: сенаторы, обер-прокуроры, камергеры. За столом Державин не преминул обратиться к обер-прокурору Г. Г. Политковскому:

«Да за что же, Гавриил Герасимович, вы мучите человека? Вот я сейчас просил Дмитрия Ивановича (сенатор Резанов. — Авт.) и князя (С. И. Салагов. — Авт.) о скорейшем окончании дела этого несчастного Ананьевского; они ссылаются на вас, что вы предложили потребовать еще какие-то новые от палаты справки, но ведь справки были давно собраны все; если же нет, то зачем не потребовали их прежде и в свое время?»

Политковский стал, извиняясь, уверять, что это дело скоро будет окончено.

«Конечно, будет! — сказал Державин. — Но покамест он и с детьми может умереть с голоду».

«Мне стало понятно, — пишет С. П. Жихарев, — отчего многие не любят Державина».

Д. Б. Мертваго, о котором мы уже упоминали, как-то раз говорил С. Т. Аксакову, что Державин «честный чиновник и добрейший человек, и все, что говорят против него дурного, — выдумка подлых клеветников и завистников».

А говорили в то время в окружении императора о Державине, действительно, много и злобно.

С. Т. Аксаков, автор знаменитых книг «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», и сам вскоре убедился в правдивости слов Мертваго. В молодости он был блестящим декламатором од и стихов Державина. Познакомиться лично с «певцом Фелицы» ему удалось в 1815 году. После первой встречи Державин часто и охотно приглашал к себе С. Т. Аксакова, чтобы, как он выражался, «послушать себя».

В своих «Воспоминаниях» Аксаков писал о поэте: «Благородный и прямой характер Державина был так открыт, так определен, так известен, что в нем никто не ошибался; все, кто писали о нем, — писали очень верно. Можно себе представить, что в молодости его горячность и вспыльчивость были еще сильнее и что живость вовлекла его в опрометчивые речи и неосторожные поступки. Сколько я мог заметить, он не научился еще, несмотря на семидесятитрехлетнюю опытность, владеть своими чувствами и скрывать от других сердечное волнение. Нетерпеливость, как мне кажется, была главным свойством его нрава; и я думаю, что она много наделала ему неприятностных хлопот в житейском быту и даже мешала вырабатывать гладкость и правильность языка в стихах».

В 1808 году вышли первые четыре тома сочинений Державина; в 1809–1810 годах он диктовал свои «Объяснения на сочинения Державина», представляющие по существу его автобиографию.

В 1812–1813 годах, в разгар Отечественной войны, он работал над «Записками», в которых подробно рассказал о своей служебной деятельности.

Гавриил Романович Державин скончался 8 июля 1816 года в своем имении Званка. Похоронен в Хутынском монастыре, недалеко от Новгорода. Спустя двадцать шесть лет там же была погребена его жена, Дарья Алексеевна.

Вот таким был этот человечище — Гавриил Романович Державин. Очень деятельный, горячо болеющий за свое Отечество. Не боящийся рисковать, отстаивать свое мнение, принимать решения с опасными для себя последствиями. И что особая редкость для российской истории — отстаивающий не самовольство и ухарство, а уважение к правде и закону, который должен быть для всех одинаково строг и одинаково же милостив. Для нынешнего времени крайне необходимая вещь…

1973–2016

«Служба — это не богадельня!», или «Глава партии самодуров»

День 21 октября 1862 года выдался в Петербурге зябким и туманным. Поэтому уж больно подозрительными показались городовому неожиданно ожившие улицы и переулки, прилегающие к Министерству юстиции Российской империи. И больше всего удивило стража порядка, что встретившиеся ему небольшие группы прохожих были в необычно приподнятом настроении, о чем-то живо обменивались мнениями и почти все стремились в трактиры. Опытным взглядом по вицмундирам городовой сразу признал в них чиновников Министерства юстиции, чему еще больше удивился, хорошо зная царящие там порядки. Зайдя в один из трактиров, он спросил у полового:

— Кузьмич, что это за гульба у вас тут неурочная?

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, все обойдется без драк и поножовщины. Нынче бывшие панинские у нас веселятся.

— Отчего «бывшие», и почему они в такую рань собрались? — удивился городовой.

— От радости, ваше превосходительство, — улыбаясь во весь рот, поведал половой. — Министра ихнего, графа Панина, государь император вчера уволить изволил. Вот и пьет народ, как на празднике.

— Наслышан о нем, наслышан, — покачал головой городовой. — Мой сват в Полтаве товарищем прокурора служит. Рассказывал о нем. Суров, говорил, очень суров. Ну, по такому случаю и мне надо бы рюмочку пропустить…

К своему назначению товарищем министра юстиции, состоявшему ся в апреле 1832 года, граф Виктор Никитич Панин отнесся ответственно. Взяв отпуск, уехал в свое подмосковное имение Марфино и основательно проштудировал весь многотомный Свод законов Российской империи, выучив наизусть многие уголовные и гражданские законодательные акты. Через несколько лет Панин вступил в управление Министерством юстиции, а затем был утвержден в должности министра юстиции и генерал-прокурора.

Возглавив это ведомство, Виктор Никитич сразу же столкнулся с многочисленными трудностями. О том, что происходило в дореформенном суде, можно судить по следующим случаям.

Однажды Панин направил строгое предписание председателю Уголовной палаты, где оказался «завал» арестантских дел. Вскоре после этого в Петербург явился председатель и с ликующим видом отрапортовал министру, что все дела решены.

— Как же вы это сделали в столь короткий срок? изумился Панин.

— Я, ваше сиятельство, воспользовался особым случаем, — бодро ответил судейский.

— Это каким же? — спросил министр.

— В нашем губернском остроге содержится несколько весьма опытных чиновников, — начал председатель. — Вот я и раздал им все нерешенные дела. Они мне живо написали все, что нужно.

Виктор Никитич лишь всплеснул руками и вышел из приемной