Мухаммад приказывает своим последователям разбить лагерь и ждать рассвета. Утром, когда небо начинает розоветь, он вскакивает на коня и осматривает свои войска в последний раз. Среди мужчин он видит детей, вооруженных мечами. Встав на цыпочки, они стараются влиться в строй. Он сердито выводит их из рядов и отправляет домой к их семьям, хотя некоторым удается укрыться от его пристального ока и вернуться на поле боя. Затем Мухаммад размещает лучников на вершине горы рядом со своим флангом, приказывая им «крепко держаться на месте, чтобы не быть атакованными с этого направления». Остальным мужчинам он выкрикивает свои последние наставления: «Никому не вступать в бой, пока я не дам такую команду!» Затем, словно чувствуя, что он не прислушался к предзнаменованию своего сна, Мухаммад надевает вторую кольчугу и приказывает армии атаковать.

Почти в тот же момент курайшиты вступают в бой. Лучники Мухаммада выпускают град стрел на поле боя, защищая свои скудные войска и заставляя армию Мекки отступать с их позиций. Но по мере того, как курайшиты отходят, лучники – в прямое нарушение приказа Мухаммада не покидать своих мест – сбегают с горы, чтобы забрать добычу, оставленную отступающей армией. За небольшое время курайшиты перегруппировываются, и с незащищенным флангом Пророк и его воины быстро оказываются в окружении. Битва превращается в массовую резню.

Огромная армия Мекки быстро расправляется с войском Мухаммада. Поле боя усеяно телами погибших. Курайшиты все ближе и ближе, и несколько людей Мухаммада образуют плотный круг вокруг него, чтобы оградить Пророка от наступающей армии и дождя стрел, льющегося со всех сторон. Одно за другим изрешеченные стрелами тела мужчин падают к ногам Мухаммада, пока в живых не остается последний воин. Но вот сражен и он.

Оставшись один, Мухаммад встает на колени рядом со своими мертвыми воинами и продолжает вслепую пускать стрелы по курайшитам до тех пор, пока лук не ломается в его руках. Он беззащитен и серьезно ранен: его челюсть сломана, зубы выбиты, губа рассечена, лоб изранен и покрыт кровью. На мгновение Пророк замирает, пытаясь собраться с последними силами и атаковать противника, и вдруг один из его людей – здоровенный воин по имени Абу Дуджана – выбегает на поле боя, хватает Мухаммада и тащит его в ущелье, куда стянулись выжившие.

Внезапное исчезновение Пророка с поля сражения порождает слухи о том, что он убит, и, по иронии, это именно та отсрочка, которая нужна людям Мухаммада. Узнав о его смерти, курайшиты прекращают нападение – битва закончена. Остатки армии Мухаммада, окровавленные и униженные, тихо отступают к Ятрибу, а Абу Суфьян поднимается на вершину горы и, победоносно подняв свой изогнутый меч к небу, кричит: «Превозносим Тебя, Хубал! Превозносим!»

Позже, когда при Ухуде воцаряется спокойствие, Хинд и остальные женщины курайшитов бродят по полю битвы, нанося увечья телам мертвых: обычная практика в доисламской Аравии. Женщины отрезают носы и уши павшим воинам Мухаммада, чтобы сделать из них браслеты и ожерелья. Но у Хинд более важная цель. Она отделяется от остальных, чтобы найти тело дяди Мухаммада, Хамзы, – человека, убившего ее отца и брата при Бадре. Наконец отыскав его тело, она опускается на колени рядом с ним, вскрывает ему живот, извлекает оттуда голыми руками печень и впивается в нее зубами, тем самым завершая месть в отношении Посланника Бога.

* * *

Ислам так часто изображался даже современными учеными как «воинственная религия, последователи которой – воины-фанатики, занимающиеся распространением своей веры и своего закона силой оружия», цитируя историка Бернарда Льюиса, что образ мусульманских полчищ, словно рой саранчи исступленно бросающихся в битву, стал одним из самых прочных стереотипов в западном мире. «Ислам никогда в действительности не был религией спасения, – писал выдающийся социолог Макс Вебер. – Ислам – это религия воинов». Это религия, которую Сэмюэль Хантингтон назвал погруженной «в кровавые границы».

Этот глубоко укоренившийся стереотип об исламе как о религии воинов берет свое начало в папской пропаганде эпохи крестовых походов, когда мусульмане изображались как солдаты Антихриста, богохульно оккупировавшие святые земли (и, что более важно, территории, по которым пролегал шелковый путь в Китай). В Средние века, в то время как мусульманские философы, ученые и математики сохраняли знание о прошлом и определяли развитие науки будущего, воинственная и раздробленная Священная Римская империя, пытаясь оградить себя от натиска турок, которые душили ее со всех сторон, назвала ислам «религией меча», будто в ту эпоху были другие средства территориальной экспансии, кроме войны. А европейские колонизаторы XVIII и XIX вв., систематически изымая природные ресурсы Ближнего Востока и Северной Африки, непреднамеренно создали бешеный политический и религиозный резонанс, который и породил то, что теперь принято называть исламским фундаментализмом. Образ страшного мусульманского воина, «одетого в длинный халат и размахивающего ятаганом, готового убить любого неверного, который встанет у него на пути», стал широко популярным литературным клише. И продолжает им быть.

В настоящее время традиционный образ мусульманской орды так или иначе был заменен новым образом исламского террориста, опоясанного взрывчаткой, готового на смерть во имя Аллаха и стремящегося забрать с собой как можно больше невинных людей. Остается неизменным представление о том, что ислам – это религия, последователи которой втянуты в вечную священную войну, или джихад, со времен Мухаммада и по сей день.

Однако доктрина джихада, как и многие доктрины в исламе, не была полностью развита в идеологическом плане даже многие годы спустя после смерти Мухаммада, до тех пор пока мусульманские завоеватели не столкнулись с другими культурами и практиками народов Ближнего Востока. Следует помнить, что ислам зародился в эпоху существования огромных империй и глобальных завоеваний, в то время когда Византия и Сасанидское государство – теократические державы – находились в состоянии непрекращающейся религиозной войны за территориальную экспансию. Армии мусульман, которые распространились по всему Аравийскому полуострову, попросту присоединились к существующим распрям; они их не изобрели и не определили, хотя и быстро стали в них доминировать. Несмотря на общепринятое представление на Западе, мусульманские завоеватели не принуждали народы переходить в ислам; в действительности они это даже не поощряли. Дело в том, что финансовые и социальные преимущества арабских мусульман в VIII и IX вв. были таковы, что ислам быстро стал религией для элиты, в которую человек неарабского происхождения мог перейти, только пройдя все этапы сложного процесса, в первую очередь включавшего в себя обязательство приобретать товары только у арабов.

Эта эпоха характеризовалась также единением религии и государства. За исключением отдельных примеров (и мужчин и женщин), ни еврей, ни христианин, ни зороастриец, ни мусульманин того времени не определяли свою религиозную принадлежность через собственный конфессиональный опыт. Наоборот. Религия была этничностью, культурой и социальной идентичностью; она определяла политические, экономические и этические взгляды. Религия в большей степени, чем что-либо другое, была гражданством. Таким образом, Священная Римская империя имела свою официально санкционированную и юридически утвержденную версию христианства, равно как и империя Сасанидов – версию зороастризма. На Индийском субконтиненте вайшнавистские королевства (последователи Вишну и его воплощений) соперничали с шиваистскими королевствами (последователями Шивы) за осуществление контроля над территориями, в то время как в Китае буддистские и даосские правители сражались за политическое господство. В каждом из этих регионов, но особенно на Ближнем Востоке, где религия напрямую утверждалась государством, территориальная экспансия приравнивалась к религиозному прозелитизму. Словом, каждая религия была «религией меча».