class="p1">– Товарищ сержант, разрешите обратиться? – не давая сержанту открыть рот, я продолжил быстрым шепотом: – Мне нужно к товарищу батальонному комиссару Рыкову, помогите найти.

А то ваш боец тут мне чуть винтовкой лоб не пробил.

– Зайченко, это твой диверсант?

– Да, товарищ сержант, как есть вражина! – и пресловутый Зайченко угрожающе потряс винтовкой.

– Я тут только пацана вижу, с чего ты взял, что он – немец? – сержант тоже не собирался торопиться, а методично разводил рядового.

– Ну как же, он на меня кинулся…

– Что ж ты брешешь-то, как бабка на базаре?! – уже вскипел и я. – Я к тебе спокойно подошел и окликнул, вот же олух. – Разозлился я что-то, сейчас не посмотрят, что пацан совсем, дадут в лоб, и правильно сделают.

– Так, малец, ты мне тут бойцам не груби, а то получишь в лоб, будешь знать, – отреагировал на мою гневную тираду сержант, как будто мысли прочитал.

– Виноват, товарищ сержант. Отведите меня к комиссару Рыкову, это очень срочно, я с того берега!

– Зайченко, с тобой позже поговорю. Лезь на место и не спать, понял меня? – Рядовой часточасто закивал. – Вот так. Пойдем, диверсант!

То тут, то там слышалась возня. Скрежет лопат по каменистой почве, удары ломов и кирок. Солдаты каждую ночь закапываются в землю все глубже и глубже, копают рвы и обустраивают блиндажи. Ночами, так как днем противник не даст этого делать. Немцы, даже не проводя каких-либо атакующих действий, зорко бдят и пресекают любую активность на нашей стороне. Пулеметы, минометы обстреливают густо, много бойцов гибнет во время работ, вот и стараются делать это ночью, вместо положенного отдыха. Все на пределе, уставшие, изможденные и грязные, как шахтеры, они долбят и долбят эти ямы, а земля здесь бедовая, одни камни, и тяжелая, твердая, словно железо, глина.

Какими-то траншеями, сгибаясь до земли, мы пробирались минут десять, пока не подошли к невысокому строению. Оказалось, это был развороченный бомбой дом, но подвал был цел и в нем находился штаб батальона. Почему так близко к передовой? Не представляю. Видимо, интенсивность боев такова, что тут не выбирают, где сделать штаб, а где санбат.

– Вот, вышел к нам на позиции, просится к товарищу Рыкову, – предъявил меня часовому сержант. Парнишка, похожий на давешнего Зайченко, осмотрел меня и спросил:

– Зачем тебе, парень, товарищ батальонный комиссар?

– Отставить, Ерофеев! Горчак, ты? – в проеме показался сам комиссар.

– Да я, товарищ комиссар, я, еле нашел вас, – выдохнул я.

– Мне уже радио дали, что ты убег! Иди давай, заходи, беглец.

Я вошел в маленькую комнату, в которой было накурено и пахло… кровью тут пахло. На топчане слева от входа кто-то лежал, судя по белеющим повязкам, раненый. Да, места у них тут совсем нет, раз раненые вместе с комиссаром лежат.

– Ерофеев, на улице покури! – за моей спиной раздался приказ комиссара.

– Все, мы одни, лейтенант спит, но ты громко не говори, понял? Он только уснул, досталось ему сегодня, надо бы на берег его, да переправить в госпиталь, нечем тут лечить.

– Да вы и сами не больно целы, – я кивнул на левую руку комиссара, на которой так же была повязка с проступившей кровью, чуть выше локтя.

– Да, ерунда, на излете поймал. Так я не понял, что там за история с побегом?

– Да какой побег? Стоял бы я перед вами сейчас. Надоели разведчики, «там пойдем, ой, тут не пройти, надо там, ой, тут тоже не пройти, как быть?» Парни, конечно, смелые, но один я легко прошел, а вот вместе нас положили бы точно. Сами знаете, по развалинам еще ничего, но улицы-то как пересекать таким табором? У домов специалистов немцы, батальон когда-то был, я вам вроде говорил тогда. Бдят, суки, как совы. Вот и удрал от ребят. Нажаловались, значит, уже, когда и успели-то? – Хотя чего удивляться-то, у них же передатчик с собой.

– Только-только радио получил, пяти минут не прошло. Рассказывай.

– А что рассказывать? Я ж с того берега. Приказ командиру группы ставили при мне, вот и знал, куда идти и кого искать, а уж задачу вы ставить должны, – развел я руками.

– Егор Степанович, товарища старшего лейтенанта нужно выносить… – вдруг раздался тонкий тихий голос за спиной комиссара.

– А, Катерина… Ты так ходишь, что я даже не слышал! Сейчас бойцов крикну, вынесут. Ты сама пойдешь? – Теперь, когда комиссар развернулся ко входу и чуть посторонился, я тоже увидел ту, кто так тихо пришел. Катерина… Ой, мамочки… Какая же красивая девчонка! Держите меня всем батальоном, в котором осталось человек сорок или чуть больше. Ну, почему-почему мне нет хотя бы шестнадцати?

Девушка была такой внешности и типажа, что я просто забыл обо всем. Полностью мой идеал, это… это даже не выразить словами. Кто хоть раз такое испытал, меня поймет. Это когда смотришь в первый раз на девушку и мгновенно понимаешь, что ты ее искал и ждал всю жизнь, она снилась во снах, мелькала в толпе, когда ты проезжал мимо. Да, это здесь мне почти двенадцать, но там, в далеком и несветлом будущем, мне за сорок было. В этом и проблема: думаю, как мужик, а выгляжу… Как же она хороша… Черные пышные волосы, как смола, блестят в тусклом свете горелки, а глаза светлые, то ли голубые, то ли серые, обожаю светлые глаза. Обычно у черноволосых девушек они карие, светлые бывают редко. Небольшой, чуть курносый носик, ямочки на щечках и красивые, полные и чувственные губы привели меня до состояния комы.

– Эй, Захар, эй?!

Я очнулся только тогда, когда комиссар дернул меня за плечо.

– А, что? – хлопая глазами, я смотрел на темный провал входа в бункер, где только что растаял след ангела…

– Эка тебя зацепило, – даже усмехнулся батальонный комиссар. – Знаю, хорошенькая она, да молода уж слишком, ребенок еще. Впрочем, как и ты. Тебе вроде еще рано на девок смотреть? – словно опомнившись, произнес он, при этом выражение лица комиссара было таким удивленным, что я встрепенулся.

– Чего это рано? – я даже вздернул нос.

– Так тебе ж еще лет-то сколько, двенадцать? – Глаза его оставались широко открытыми и удивленными.

– Через месяц будет, – кивнул я. – Но я рано начал взрослеть, это началось двадцать второго июня. И вообще, нормальный человек, смотрит на прекрасное ВСЕГДА! – О, выкрутился.

– Да уж, парень, тогда многие повзрослели и многие постарели. Катюшке всего шестнадцать, не вздумай приставать, хотя у тебя еще, наверное, нечем. – В этом он прав, чем там приставать-то? Не, работать-то вроде уже начал, по утрам видно,