Хотя мы и знаем, что не должны принимать во внимание личные обстоятельства говорящего, довод ad Lazaruт глубоко запечатлен у нас в головах. Мы склонны предполагать, что бедняки имеют меньше возможностей ошибаться, а поскольку у них меньше возможностей… тут наше мышление останавливается. Наша литература склонна компенсировать им их бедность дополнительными порциями мудрости и добродетели, а иногда и красоты:

В своих деревянных башмаках и шали она все равно выделялась среди толпы.

(Впрочем, дело могло быть просто в плохом питании.)

Бедняки, возможно, скорее предпочтут иметь шанс получить настоящее образование, поправить здоровье и ненадолго отдохнуть от своей тяжелой жизни, нежели предаваться каким-то иллюзорным желаниям, которые им приписывает окутанное розовой дымкой воображение сторонних наблюдателей.

Часто случается, что тот или иной политик, проницательно подметив, что большинство его избирателей бедны, идет на невероятные жертвы, чтобы самому изобразить такую же бедность в надежде добиться этим их уважения. Его лимузин оставлен на пороге вместе со сшитым на заказ костюмом; он спускается с высот, влезая в точно такую же машину и одежду, как у его избирателей. Он и не подозревает, что, возможно, те же самые избиратели, решив, что он не лучше, чем они сами, направят свое восхищение на какого-нибудь модно одетого парня в роскошном автомобиле. Все дело в том, что argumentum ad Lazaruт — это прием, который работает только с зажиточными клиентами. У настоящих бедняков нет на это времени.

Самое лучшее мнение по этому вопросу, которое я слышал, принадлежало простому честному лесорубу…

(Которому, вероятно, хватало ума, чтобы не полагаться на мнение других простых лесорубов.)

Лесорубов, равно как и пожилых крестьян с суровыми обветренными лицами, необходимо выстроить стройными рядами и пустить маршем на поддержку ваших взглядов. В качестве передовых можно взять нескольких простых рыбаков, да еще десяток-другой старых мудрых прачек оставить в резерве. Их лица, изборожденные морщинами нелегкого опыта, тем не менее должны излучать внутреннее спокойствие и приятие жизни. Излагаемая вами позиция, несомненно, должна быть почерпнута из подобных источников.

Старик задумчиво попыхтел трубкой, потом поднял на меня взгляд своих удивительно спокойных глаз. Он сказал мне, что, хотя сам ведет жизнь бедную, но честную, всегда считал, что, когда правительственные расходы превышают доходы, это может только стимулировать производство благодаря увеличению спроса, точно так же как…

(Он так искренен — разве он может быть неправ?)

Хотя жалость и числится среди лучших человеческих свойств, она не является достаточным основанием для доказательства. Обращаясь для подтверждения того или иного положения к жалости вместо разумного рассуждения, мы допускаем софизм, называемый argumentum ad misericordiam.

Спрашивая себя, заслуживает ли этот человек обвинительного приговора, спросите себя также, каково это будет для него быть заточенным в тюрьме, лишенным свободы, превращенным в изгнанника, отторгнутого человечеством?

(Вопрос в том, виновен он или нет, а не в том, каково ему придется после вынесения приговора.)

Когда от нас требуется разрешить вопросы, касающиеся фактов, мы должны взвесить свидетельства с каждой из сторон и постараться добраться до истины. Привнесение в наши рассуждения жалости ничего не прибавляет к делу. Жалость, хотя она и может значительно повлиять на наши действия, не должна оказывать воздействие на наше суждение. Последствия, которыми чревато для каждой из сторон признание утверждения истинным или ложным, не имеют значения для его истинности или ложности. Будет человек затем посажен в тюрьму или послан на недельный отдых в Океанию ничуть не меняет факта самого по себе. В случаях, когда жалость возникает при постановке вопроса об истинности или ложности утверждения, налицо софизм ad misericordiam.

Можем ли мы позволить себе сохранить за Дживсом место служителя при стадионе? Давайте посмотрим, что будет, если мы его уволим. Вообразите себе состояние его жены и детей — сейчас, когда близится Рождество и холодные зимние снега вот-вот посыплют с неба. Не лучше ли будет спросить: «Можем ли мы позволить себе не сохранить за Дживсом это место?

(Да, конечно же, можем. Разумеется, мы можем решить, что будем и дальше держать его на этой должности, но это уже совсем другое дело.)

Если отвлечься от использования в залах суда — куда ни один уважающим себя представитель защиты не осмелится войти, не имея при себе носового платка, — довод ad misericordiam проникает в любой спор, где факты чреваты последствиями. Никто не позволит возможным последствиям для человеческой судьбы повлиять на наше убеждение относительно таких очевидных вещей, как то, что 2+2=4, однако там, где уверенности меньше, мы можем почувствовать искушение позволить нашей жалости вынести оправдательный приговор.

Сентиментальные соображения являются необходимым условием государственной политики. Ни один вопрос, пусть даже он касается чистых фактов, не может быть решен без принятия во внимание того эффекта, которым он произведет на больных, старых, убогих, слепых и хромых.

Если мы решим, что помощь другим странам неэффективна и не повышает их уровень жизни, это будет значить, что мы обрекаем людей в экономически неразвитых странах на прозябание в ужасной нищете, запустении и болезнях.

(Если помощь другим странам неэффективна, к перечисленным последствиям приводит сам этот факт. Может быть, нам стоит придумать какой-либо другой способ справиться с проблемой?)

Argumentum ad misericordiam привлекает нас, поскольку мы знаем, что должны учитывать жалость при выборе направления своих действий. Ошибка кроется в том, что нет необходимости принимать во внимание жалость при определении того, что истинно, а что ложно. Когда она переступает черту, отделяющую одну территорию от другой, вместе с ней переступает черту и правомочность рассуждения.

Очарованию этого софизма трудно противиться. Вся диккенсовская «Рождественская песнь» представляет собой один большой argumentum ad misericordiam. Вот вам Скрудж, который честно зарабатывает на жизнь, одолеваемый (вместе с читателем) призывами к жалости. Боб Крэтчит — опытный клерк и писец; если его не удовлетворяют предложения Скруджа, ему ничего не стоит пойти и найти себе другое место согласно рыночным расценкам. Однако нет: призраки слетаются, чтобы изводить его нанимателя доводами ad misericordiam, и несчастный Скрудж под нравственным давлением вынужден принять решение, противоречащее экономической реальности. Более уместным ответом на подобные приставания был бы возглас: «Что за Чепуха!»

Вы можете неплохо развлечься, заставляя оппонентов корчиться под острием доводов ad misericordiam. Вашу аудиторию в конечном счете не слишком интересует различение фактов и вымысла, и вы с легкостью можете сделать так, чтобы те, кто разошелся с вами в заключениях относительно истинности утверждаемого, выглядели жестокосерднее викторианских землевладельцев.