К нему приставили оружие со всех сторон, даже пытались заломить руки, но по его плечам и спине прошлась волной короткая светло-бурая поросль, и пространство между ним и людьми отца стало больше, но оружие никто убирать и не думал.

— Прекратите! — кричала я, вырываясь. От мысли, что Сезару причинят вред, у меня темнело перед глазами. — Отец! Не трогайте его! Отец! Пожалуйста!

— Дана, — звал меня Сезар, являя собой образец выдержки и спокойствия, но я не унималась.

— Я поеду с тобой! Поеду! — цедила я зло в сторону отца.

Только никто никуда не поехал, потому что во дворе раздался требовательный призыв:

— Руперт Файвел! Выйдете из дома, руки за голову!

Группа поддержки отца засуетилась. Сам он привычно не дрогнул, а мне все это казалось какой-то нескончаемой военной постановкой. Которая теперь перешла в руки другого режиссера.

— Оружие сложили и убрались из дома! — рявкнул Рэм, стремительно врываясь в дом. Он быстро оценил обстановку, выцепил организатора и уставился на отца: — Вы отдаете себе отчет, что организовали первый в истории Аджуна вооруженный конфликт?

Отец высокомерно вздернул голову:

— А вы? Что бы сделали на моем месте, чтобы выдрать ребенка из переплета, в который она попала?! И вы все это покрываете!

— Я сказал, уберите людей с оружием, — хладнокровно продолжал Рэм. — Иначе я потребую ареста.

Повисла тишина, в которой отец еще позволил себе прожечь взглядом собеседника, потом коротко кивнул, и его гориллы строем покинули гостиную. Я только теперь заметила в окно, что на поляне стояло несколько джипов, а между ними замерли хмурые мужчины в отличной от людей отца форме. Кажется, наша с Сезаром история столкнула два мира лбами. И от этого становилось тошно. Я даже дернулась от Сезара, осознавая, что натворила…

— Дана, — сцапал он меня и потащил наверх.

Рэм остался в гостиной с отцом.

Когда мы поднялись, Сезар заключил меня в объятья, и я уткнулась в его грудь, позволяя себе наконец спрятаться от всего мира. Это было последнее, что я бы хотела показывать отцу, но осознала только сейчас.

— Мне нужно к нему, — просипела. — Я хочу поговорить с ним и попробовать все решить. А потом… — подняла глаза на Сезара. — …если ты не передумал… я вернусь.

Он опустил голову, заглядывая мне в лицо:

— Я не передумаю, — скользнул пальцами по подбородку. А когда коснулся скулы, я поморщилась. Черты лица медведя заострились еще больше. — И считаю, что тебе нельзя уезжать с ним…

Но тут до нас долетели обрывки голосов.

— …Я вас по миру пущу, мистер Арджиев! Думаете, ваши договоренности такие непоколебимые? Клянусь, я сделаю так, что ваши поставки развернут семьдесят процентов ваших партнеров! Потому что от меня они зависят больше!..

Я болезненно поморщилась, отстраняясь от Сезара:

— Я должна поехать. Он успокоится и выслушает, я ему все объясню…

Сезар смотрел на меня исподлобья, сжимая зубы.

— Почему ты сбежала из ванной утром? — спросил вдруг.

— Мне… мне было сложно… — подняла на него взгляд, силясь объяснить. — Твою заботу тяжело пережить, Медведь. Ее слишком много. Я не смогла так сразу.

Мы замерли, глядя друг в другу в глаза. Внизу звучали голоса, но мы не слушали.

— Сезар, еще минута, и я не смогу от тебя оторваться…

— Вот и отлично, — притягательно обрисовались его скулы.

— Ты слышал, — вскинула руку в сторону лестницы. — Он наворотит дел, если мы не успокоимся с ним и не поговорим. Я не хочу, чтобы у вас были из-за меня проблемы…

Он опустил плечи, прикрывая глаза:

— Хорошо. — При этом всем своим видом говорил, что ни черта не считает это все хорошим. Просто позволяет мне быть…

— Спасибо.

Я скинула полотенце, направилась к стулу за своими штанами.

— Я же могу утащить твои вещи, Медведь? — попробовала улыбнуться, чтобы хоть как-то облегчить себе мысли о расставании.

— Я все еще могу утащить тебя, — невесело отозвался он.

— Обещай, что утащишь…

— Обещаю, — он забрал из моих рук свои штаны. — Выдам тебе новые…

* * *

Я представлял, что на мне цепи, что обе ноги в капканах, а руки — в наручниках, а в позвоночнике — лом. Чтобы не дернуться, не рвануться, не убить этого ублюдка и позволить Дане с ним уехать. Я вывел ее в гостиную за руку, но она тут же выскользнула, оставив воспоминание о своем касании…

— Сезар, — начал Рэм, но я только отрицательно качнул головой, и он перевел взгляд на Дану.

— Поехали, — кивнула она Файвеллу.

Тот презрительно зыркнул на меня и вышел вслед за Даной на улицу.

А я не шевелился. Если сделаю шаг — брошусь за ней. Все мое существо ревело внутри, что я совершаю ошибку. Но я бы совершил большую, если бы не позволил решить ей. Стоял и осознавал, как это горько — перестать быть животным. Эти последние минуты терапии человеческой девочкой оказались такими тяжелыми, что едва не надорвали жилы, но я выдержал. А когда открыл глаза — ее больше не было рядом.

А я был человеком.

— Сезар…

Я перевел взгляд на друга, все еще боясь пошевелиться:

— Она хочет с ним поговорить.

— И что думаешь?

— Что придется выдирать ее… — Я сделал глубокий вдох и глянул в окно, приходя в себя. — Но сначала нужно найти способ обезопасить все его угрозы.

— Я отпущу своих, — развернулся Рэм к двери и вышел на улицу, а у меня едва не подогнулись колени. Я сжал кулаки, пытаясь успокоиться, и не мог. Зверь дергал внутри, требовал вернуть потерю, плохо подчиняясь разуму.

Когда Рэм вернулся, я уже давал себе передышку, растирая ароматную самокрутку между пальцев.

— Чем конкретно он тебе угрожал? — потребовал я глухо, чиркая спичкой и прикуривая. Горьковатый дым скользнул по небу, наполняя рот привкусом смолы, и я прикрыл глаза, оперевшись о столешницу. Злость не пройдет, но мне это и не было нужно. Очертя голову кидаться на рожон опасно. То, как Файвелл меня нашел, говорило о том, что я уже недооценил его. Может быть подруга Даны сама ее сдала, но что-то подсказывало — за ней следили. Я бы сделал также — повесил бы «позвонки» на всех людей, с которыми Дана могла бы связаться. Пока Файвелл был убит горем, кто-то умный делал свою работу, и делал ее хорошо.

Рэм скинул куртку и бросил ее на диван:

— Пустишь меня к себе?

Я вздернул вопросительно бровь, отвлекаясь от мыслей.

— Не надо так на меня смотреть, — устало опустился он на стул. — Просто позволь мне.