Пальцами по стеклу водит. А под пальцами ее звезды эти и горят. Будто зажигает своим прикосновением. Собственным свечением их наполняет. Как и меня.

Замираю.

Просто дышу.

Тихо дышу. Вспугнуть, потревожить страшно.

Кажется, чуть громче, — и все рассеется, растает. Подернется короткой рябью и окажется, что нет ничего. Что показалось. Будто магию какую-то — запредельную, уму непостижимую разрушить неосторожным движением боюсь.

Так и стою, привалившись в дверному косяку.

Дышу — тяжело, жадно, хоть и стараюсь ничем этот момент не перебить, не потревожить.

А все равно, — будто километры с бешенной скоростью пробежал. Пролетел.

Нет. Не километры.

И не по земле.

Я, блядь, кажется, всю жизнь несся. Летел, бежал, — вот сюда.

Вот к этому моменту.

Когда та, что в сердце проросла — внезапно, быстро, с одного мгновения, та, которая в нем, может, с самого моего рождения прошита намертво, — вот так стоит рядом.

В этом, блядь, звездном свечении.

Тихо. Спокойно. Так, что время замирает. Стирая прошлое. Заживляя все старые раны. Сметая их одной улыбкой.

Будто сон. Или наваждение.

— Даааша, — отталкиваюсь от косяка, тихо, неспешно приближаюсь, — а сам будто по Млечному пути какому-то запредельному иду.

Не вздрагивает, даже от звезд не отворачивается.

Даже не сомневался, она давно поняла, что я пришел.

Это даже не по звуку, это кожей ощущаешь. Воздухом, что накаляется вокруг, обжигая, пронизывая током. И теплом. Таким теплом, будто ласковое море тебя укачивает в своих ладонях. Или звезды.

Тихо встаю позади.

Дышу.

Ею дышу. Кожей, волосами такими золотыми, такими нереально искрящимися сейчас. Знаю, там, у нее в глазах — звезды. И часть моего сердца. Та часть, которая спала всю мою гребанную жизнь так беспробудно. А с ней — проснулась. Воскресла.

— Даааша, — веду рукой у плеча, почти не прикасаясь.

Не вздрагивает. Только плавно поворачивается.

Не нужно слов, ни ей, ни мне, — я все в глазах у нее вижу. Оно светится, расползается, въедается под кожу. И тишина завораживает. Когда в ней звучит миллион непроизнесенных, таких сейчас многих слов.

Медленно, растягивая этот миг, наклоняюсь к губам. Вкус ее впитываю, в себя впечатываю. Осторожно. По капельке. Вкус жизни самой.

Капля вина отпечатком на губах.

Терпкая, тягучая, а дурманит так, что невозможно.

Медленно, плавно, — размазываю. С ее вкусом собой самим смешиваюсь.

— Даша. Моя Даша. Моя родная.

Губами — вниз, по шее, по плечам, — скользя, пробуя, и свечение звезд будто с нее выпивая.

Распахивает руки, обнимая немыслимо нежной лаской, а внутри уже все пожары мира горят.

Вот так. Плавно. Нежно. Без единого звука. Только в глазах вся душа. И в сердце, что бьется так бешено. Ее и мое. Под кожей. В одно сливаясь. В один удар.

— Влаааад, — губами по шее, вниз проводит, а меня током шпарит.

— Сладкая моя, — размазываю по ее губам пальцем капли вина и языком обвожу. — Моя чистая девочка…

Тянется. Сама тянется. Медленно расстегивает пуговицы на рубашке.

Так же плавно, не торопясь, сбрасываю ее свитер.

Ощупывая, лаская друг друга так пряно, так тягуче медленно, — захлебываясь и будто впервые тело другое увидев.

— Окна, — тихо шепчет, запрокидывая грудь, когда сжимаю губы на ее соске.

— Не бойся. Односторонние. Мы видим все, а нас — нет. Ты в безопасности, Даша. В безопасности.

Как хрустальную, поднимаю вверх. Усаживаю на подоконник.

Развожу плавно стройные ноги в стороны. С самых пяток поцелуями, — и на губах вкус ее кожи клеймом, жарким пятном выжигается.

— Влад, — не вижу, чувствую, как глаза изумленно и томно распахиваются, когда прикусываю чуть внутреннюю сторону бедра.

— Отдайся мне. Откройся. Отдайся полностью, Даааша, — накрываю губами пульсирующую горошинку. Втягиваю, нежно поглаживая языком.

Млею от того, какими волнами начинает изгибаться все ее тело. От внутренней дрожи, что в ней просыпается, сам рычать начинаю.

Сладкая. Какая же ты моя сладкая.

Ведет от вкуса, будто совсем пьяного или одержимого ведет.

Почти не прикасался, а она бьется уже под моими губами, мечется по подоконнику, волосы разметав, шепчет имя мое, — хрипло, сумасшедше.

Сладкая, будто нектар.

Вкус ее на языке ощущать — это сумасшедшее блаженство.

Ловлю последние судороги, чувствуя, что и сам сейчас взорвусь на максимум.

Резко разворачиваю к окну.

— Вот так Даша. Мы целый мир, — шепчу, распахивая ее руки. Распластывая из по стеклу, по звездам этим, что не иначе, сами нас соединили. — Весь мир. И он — под нами.

Резко врезаюсь в еще дрожащую плоть.

Задыхаюсь от ее стона, от собственного.

С ума схожу, — не секс это, не страсть. Я с ней сливаюсь. И так мучительно, так невозможно отказаться, отделиться.

Вбиваюсь, как изголодавшийся.

— Кричи, Даааша, — толкаюсь, и самого разрывает.

На части.

Кусаю выпирающие позвонки, и тут же губами трусь. Хаотично, бешенно.

— Кричи. Не сдерживайся. Всю себя в меня выплесни. Всю себя мне отдай, Дааааша.

И у самого — суставы на хрен от бешеного этого слияния выкручивает.

Врываюсь в нее, в податливое тело, будто для меня созданное.

Со спины удары ее сердца толчками чувствую. Будто в меня влетает. И снова простреливает. Насквозь.

Судорожно врезаюсь, ударяю прямо внутрь, в дрожащую плоть.

И мало. Еще глубже, еще сильнее хочется. Не надышаться. Не напиться.

Дергается навстречу бедрами, так же лихорадочно, так же безумно.

А мне рук мало, чтобы еще в себя впечатать. Еще крепче обхватить.

Накрываю ладонями сияющие в звездном свете белые груди. Сжимаю красные острые соски. Пробегаюсь подушечками пальцев по самым вершинкам — мучительно долго. Мучительно нежно.

И кричит.

Кричит, судорогами вся исходит.

Обхватывая руками эти звезды.

— Влаааааад! — и мне кажется, по всему небу, крик ее и судороги.

Будто прорезает само небо.

Дергается, я, блядь, каждой веной ее чувствую внутри.