Гадство! Невыносимо противоречивый вечер! 

И я перестаю понимать, что со мной происходит. 

Мы преодолели лестничный пролёт и свернули направо по коридору с красивыми витиеватыми обоями золотистого цвета. У хозяев этого дома явно есть вкус. 

А затем он поставил меня на ноги у матово-чёрной двери. Гладкой, как камень. По сравнению с остальными классическими белого цвета - эта смотрелась инородной. 

Данил, заметив мой озадаченный взгляд, усмехнулся: 

- Это случилось, когда мне было двенадцать. Хард-рок, всё дела, - пожал плечами, надавливая на ручку и открывая для меня дверь. - Мама сопротивлялась дольше, чем отец и в итоге сдалась. Почему они до сих пор её не поменяли - ума не приложу. 

- Потому что любят, - тихо кивнула самой себе, делая шаг в полумрак просторной комнаты.  

- Что? - не услышал меня Данил. 

- Ничего, - повернувшись к нему, покачала я головой. 

Он подошёл к стене с выключателем и прежде, чем включить свет усмехнулся: 

- Обещай не пугаться и не ненавидеть меня ещё больше. Я изменился, честно. 

Я тихо рассмеялась, даже не представляя, что такого мне придётся увидеть. Плакаты голых женщин? Или зарисовки совсем-совсем эротического содержания? 

- Я тебя не ненавижу, - всё ещё веселясь, произнесла я в ожидании чего бы там ни было, чувствуя искренний интерес. 

Он молниеносно подскочил ко мне, обхватывая ладонями моё лицо: 

- Скажи это ещё раз, - надтреснуто шепнул он. 

- Я тебя не ненавижу, - тоже шепнула в ответ я, понимая, что говорю правду. 

Он ещё минуту всматривался в мои глаза напряжённым взглядом, затем улыбнулся и вернулся на прежнее место. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Комнату озарил свет. Черный цвет теперь резко бросался в глаза. Боги! Он везде! На стенах, на кровати, мебель и та вся чёрная! Хард-рок? О нём говорят лишь плакаты, развешанные в хаотичном порядке по стенам - и на секундочку! - на потолке, русских рок-групп, которые уже перешли в разряд классики. Больше похоже, что здесь жил подросток-гот.  

- И никаких голых женщин? - скривилась я в притворном расстройстве. 

Данил усмехнулся, затем его взгляд озарился воспоминанием: 

- Одна! 

Он подошёл к гардеробной и открыл дверь и сразу же разочарованно вдохнул: 

- Видимо, не смотря на всё Праведное желание родителей сохранить обо мне память, моя Изольда пришлась им не по вкусу.  

- Жаль, - улыбнулась я и села на широкую кровать. - Я бы с ней познакомилась. 

- Да, она была приятной женщиной, - твёрдо кивнул он и рассмеялся, увидев на моих губах ироничную улыбку. 

А уже через мгновение его взгляд изменился. Нотки веселья исчезли, сменяясь доброй тревогой. Выражение лица приобрело участливость и серьёзность. От него буквально повеяло теплотой. 

Мозг начала заполнять паника, и он, почувствовав это, в несколько шагов сократил расстояние между нами, присев на корточки и сжимая мои пальцы в своих тёплых руках. 

- Всё в порядке, - ласково улыбнулся он. - Я понял, что тебе жутко больно вспоминать о своей тёте. Можешь не рассказывать о ней сейчас. Расскажешь тогда, когда будешь готова. 

И паника отступила, заменяясь волной горячи из ящика Пандоры, с сорванной с корнями крышкой. 

Я разрыдалась. Вот так просто - сидела спокойно, а в следующую секунду слёзы застилают глаза, горло сжимается, не позволяя вздохнуть, и вся боль выходит наружу. 

Данил мгновенно присел сбоку от меня и прижал мою голову к груди, второй рукой крепко обнимая за плечи. 

Вырвавшиеся воспоминания, которые, чёрт возьми, нельзя вернуть хотя бы на одно грёбаное мгновение поглотили меня своей невозможностью. И я сдалась. Я отдалась их власти.  

Я рыдала в грудь Данила, вспоминая тёплые руки, настойчиво будившие меня по утрам в школу. Смеющиеся карие глаза, смотрящие с укоризной. Густой, чуть каркающий, смех на мои выходки. Праведное негодование, если те переходили рамки. Совместные походы в магазины, в основном за продуктами, после маленькой зарплаты. Тяжёлые пакеты, оттягивающие руки. Уставшее лицо от волочения жизни от зарплаты к зарплате. Поселившийся в квартире запах алкоголя. Пьяные наставления, как избежать ошибок, что совершила она сама. С каждым утром увеличивающееся количество пустых бутылок у тумбы с мусорным ведром... 

И, наконец, ещё тёплый труп, который я нашла на кухне после очередного недельного отсутствия. Труп бесконечно любимой женщины, которая заменила мне мать. 

- Мне было семнадцать лет, когда она умерла, - осипшим голосом произнесла я, когда слёзы иссякли. 

Я потеряла счёт времени, в тёплых объятиях человека, которому, вроде бы, не всё равно. Он крепко сжимал меня в своих руках всё это, казалось бы, бесконечное время, словно удерживая от падения в бездну. Словно молчаливо сообщая мне, что я не одинока, что он рядом.  

Насколько долго, уже другой вопрос... 

- Какая она была? - на секунду, словно в благодарность, что я открылась, сильнее сжал меня он.  

- Невероятно добрая, - с силой зажмурилась я, чтобы не допустить новой волны слёз. В горле и так ужасно саднило, а затылок ныл тупой и саднящей болью. - Заботливая. Весёлая, что в купе с тем, когда она строжилась, было чудно. У неё была совершенно невозможная способность ругать - подкалывая. И произнесённые с юмором слова частенько заставляли задумываться... 

- Хм. Я так и думал. 

- Что думал? - нахмурилась я и отстранилась, вглядываясь в его самодовольное лицо. 

- То, что с самой юности ты отличаешься упрямым непослушанием, - улыбнулся он одним уголком губ.  

- Кто бы говорил, - не смогла сдержать улыбки я, отводя взгляд, потому что светящаяся в его глазах нежность смущала. 

Но он не позволил мне отвернуться надолго, быстро коснувшись двумя пальцами скулы и мягко возвращая себе мой взгляд. А затем он приблизился и прижался губами к моему лбу. 

- Расскажи, как сложилась твоя жизнь после? - шепнул он, прижимаясь щекой к месту оставленного поцелуя и пальцами перебирая мои волосы на затылке.