Жаннет поднялась со стула.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне Шарлотта! – женщина пригрозила пальцем.

– В каком тоне, мама? – прошептала я, – я бросила учёбу, чтобы иметь возможность работать, как лошадь. Я голодала, экономила, поставила на себе крест, только, чтобы твоя душа была спокойна рядом с Арманом. А взамен, что получила? Лишь, я же женщина! – прокричала я. – А я что, не человек? Мне двадцать один год, а такое впечатление, что все сорок. Я стольким пожертвовала ради вас… Правильно, сказал Ксавье… Вы меня просто используете, а я, дура, продолжаю вас любить.

Мама зло выдохнула.

– Только ты у нас ангел, да? – процедила она сквозь зубы, – не тебе приходится заботиться о нём…

– Да и о нём я заботилась, пока не уехала, – перебила я, – а ты ходила и ныла.

– Я страдала!

Покачала головой.

– Да, только у тебя были проблемы, мир вертится только вокруг страдающей тебя. Мама, ты не представляешь, как мне сейчас противна.

Не удержалась. Слёзы хлынули из глаз. Я продала своё тело, чтобы Арман жил, а она растрачивает то, что досталось мне, через боль и слёзы. Неизвестно, она вообще платила за лекарства или же тратила всё на себя. Мне было так обидно, что хотелось раскричаться.

– Шелли, я же должна как-то жить.

Посмотрела в пол. Рассудок явно сыграл с Жаннет злую шутку, раз она не признаёт очевидных вещей.

Выдохнула.

– Если хочешь одеваться, мама, так иди и работай.

Жаннет прикрыла рот рукой.

– Но…

– Я поищу сиделку. Буду сама ей платить, а так же каждый раз, когда нужна будет терапия, я требую чеки от покупки услуг и лекарств. Каждый месяц, я буду выделять, так же и немного денег на еду.

Мама молчала. По взгляду я поняла, что ей это не нравится. Да, мне тоже…

– Так ты согласна?

– Нет. Шелли, я не могу оставить Армана одного, с незнакомым человеком.

– Я готова оплачивать лечение, но не твои платья, украшения. Имей в виду, если откажешься, то я не буду помогать деньгами.

– Хорошо, – буркнула мама.

Такое впечатление, что она делает мне одолжение. Господи, как же я устала от всего этого.

Я попрощалась с Арманом и ушла из квартиры, даже не посмотрев на родителя.

Горло было сухим, от не пролитых эмоций. Вот как я найму сиделку? Как смогу контролировать финансы? Как? Броситься к Ксавье и плакать в жилетку, умоляя помочь? Я не хочу его просить об этом, не могу… Но и другого выхода тоже нет. Он платит мне деньги, он может ими и распорядиться.

Чёрт, как же тяжело… Почему, я всегда слепо смотрела на свою семью? Из-за нехватки любви и тепла? Из-за желания доказать что-то родителям? Просто помочь любимому брату? Но почему всё делаю я? Ни отец, ни мать, а я? Разве это честно, свались всё на свою дочь, только, чтобы самим отвязаться.

Идя по знакомым улицам, я глотала слёзы обиды. Я не знала, как быть, как вообще с этим жить? И почему я терпела это. Мне до скрежета зубов хотелось материнской любви, но ей от меня нужны были деньги. Она моя мать, но я не могу побороть прорастающее во мне отвращение.

Я не достойна такого отношения. Теперь я это понимаю. И как ни странно, благодаря Ксавье.

Глава 10

Две недели спустя, Амьен

За окном шёл дождь. Такой родной и такой чужой одновременно. Будто бы смывал грязь с этой земли. Только звук капающей воды раздавался в доме Ксавье. Стояла глубокая ночь, все девушки или спали, или были заняты с клиентами. Ксавье мирно посапывал в постели, а я… Стояла у окна и думала.

Ровно две недели прошло с того памятного дня в Париже. Тогда мне казалось, что многое изменилось, что он изменился. И, в какой-то степени, это правда. Но нельзя угодить человеку на сто процентов. Всегда есть то, что не нравится. Ксавье был внимателен, даже нежен. В постели он уже не был жестоким ублюдком. Мужчина продолжал контролировать меня, одевать, говорить, что есть и как… Такое впечатление, что старая игра ему надоела, и он перешёл к новой, где я в роли куклы.

Собственно, мало, что поменялось. Ксавье продолжал меня третировать, но уже не так жёстко. Мне нравилось быть рядом. Но обычно мы просто слушали тишину. Он не рассказывал мне ничего, и мне нечего было ему поведать. Только постель нас сближала. Только секс заставлял нас выплёскивать эмоции.

Я не хотела чувствовать то, что чувствую. Но чем сильнее проявлялось равнодушие Делакруа, тем отчётливее кровоточило сердце.

Стук капель по крыше завораживал, наталкивал на мысли. О жизни, о семье, о будущем. После разговора с матерью, мне было настолько паршиво, что не хотелось даже помогать ей. Но чувство ответственности за жизнь брата взяло вверх. Я попросила Ксавье как-то уладить финансовые поступления к Жаннет. Я помню его взгляд… Полный жалости. Никогда не забуду ощущение никчёмности. Но разве любовь к семье – это что-то неземное? Мужчина только спросил, уверенна ли я в принятом решении. Да, на сто процентов.

Ксавье нашёл сиделку брату, которая в свою очередь отчитывалась передо мной. Мы созванивались раз в три дня. Маргрет, так зовут медицинскую сестру, рассказывала про Армана, про лекарства. Она собственно их и покупала, и предоставляла необходимые чеки. Мать так и не нашла работу, по словам Маргрет, и постоянно где-то пропадала. Подозреваю, у своего ухажёра. Мне было противно думать об эгоизме этой женщины. Но родителей не выбирают. Я была спокойна за Армана, а на Жаннет мне было уже всё равно. Я не перестала её любить, но потеряла всё уважение, как к человеку. Несомненно, я думала и об отце, о котором слышно не было уже очень долго. Когда, Ксавье говорил, что добродушие пагубно влияет на меня, я полностью с ним соглашалась. Раньше я просто бы закрыла уши. Ведь для меня всю жизнь, семья была святыней. И когда лоб в лоб сталкиваешься с реальностью, кажется, что весь мир содрогнулся под натиском землетрясения.

– Иди в постель, Шелли. Замёрзнешь.

Я услышала хриплый голос Делакруа.

– Сейчас, – тихо ответила ему.

Дождь продолжал поливать землю, а я грустно улыбнувшись, возвратилась в кровать. Ксавье обнял меня и вновь погрузился в сон.

Лежала и смотрела в потолок. Блики играли на нем, создавая разные узоры. После маскарада, меня встретили в доме мягко сказать грубо. Девочки буквально убивали меня взглядами. Мари цедила слова сквозь зубы, просверливая во мне дыру размером с американский каньон. В общем, ситуация накалилась и мне было страшно оставаться с кем-то из них наедине. И хоть, Роже приказал им прекратить нападки, они не прекращали пакостить. Я жила будто в клетке. И клеткой с прутьями, было не это ужасное место, а моя жизнь. Негоже думать о смерти, как об освобождении. Я не одобряю, но и мысли не могу выкинуть из головы. Редко, но мелькает вопрос: «А что будет, если всё закончить»?