— Ещё не уснул?

Мама заметила, что я ворочаюсь.

— Немного душно, — сказал я.

— Сходи умойся или откинь одеяло, — предложила она.

Я решил ополоснуться в общем душе. По неосторожности опрокинул оставшуюся в тазике часть воды на стену. И тут же пронзительно вскрикнул, оцепенев от страха. Тёмное пятно от воды точь-в-точь повторяло профиль отца, только волосы длиннее.

Он пришёл, наконец-то пришёл и молча ждал, пока я позову его.

Меня точно парализовало, за несколько месяцев я совсем отвык от слова «папа». Онемевший язык отказывался ворочаться во рту. Я смог лишь машинально подобрать штаны, так и не издав ни единого звука.

Серая стена постепенно впитала в себя водяной след и стала подсыхать.

На стене снова показалась надпись «Здесь нужду не справлять», которая, как заевшая пластинка, ещё долго крутилась у меня в голове.

4

Профиль отца бесследно исчез, а я даже не успел сказать ему хоть слово. Я просто не знал, понятия не имел, что следовало говорить. Раньше я боялся того, что он жив. Теперь мне было страшно, что он мёртв. Я был способен только стоять, разинув рот. Предупреждение «Здесь нужду не справлять», как бетонная плита, похоронило во мне, тринадцатилетнем, все накопившиеся слова.

Потом я жил и работал в деревне, поступил в университет, перебрался из Хунани на Хайнань, повстречал на своём пути очень много людей, но так и не нашёл отца. Копившиеся внутри, но не нашедшие за все эти долгие годы выхода слова уже стали превращаться в труху. Стыдно признаться, но я уже оставил надежду найти его, воспоминания стали неясными и бессодержательными. У меня не осталось сил искать его в разводах и неровностях на стенах, в тени, падающей от лампы, в следах плесени. Он не оставил после себя ничего, кроме двух пожелтевших фотографий. То, что они были бессильны поднять со дна памяти, утекало и пропадало. Я уже с трудом вспоминаю, что поначалу он состоял в Гоминьдане[19], затем воевал на стороне коммунистов, показав себя с самой лучшей стороны. Последние годы жизни провёл в учебной аудитории за кафедрой. Ещё усилие — и проступают воспоминания о том, как мы сплели ему, спящему, маленькую косичку, как он рассёк ногу на дороге, — всё, что вам уже известно. Возможно, такое забвение и есть настоящая смерть? Вероятно, в этом нет ничего необычного. Разве мы не позабыли о десятках, сотнях поколений предков, продолжая курить, пить вино и признаваться в любви?

Пусть даже его тело постаралось оставить своё продолжение в мире, например, потрудилось отдать глаза сыну, подбородок — дочери, форму носа или некрасивые короткие ноги — внучке. Но ведь в процессе передачи от поколения к поколению эти характерные признаки постепенно исчезнут, полностью растворятся в людском море, не пережив воспоминаний о своём первоисточнике. Когда моя племянница располнела от шоколада, её особый «дедушкин» изгиб подбородка мгновенно исчез. На земле существует бессчётное множество шоколадных фабрик, сколько же наследственных черт хоронят они изо дня в день!

…Нашу семью неотступно преследовали паранормальные явления. С того дня, когда раскололась та самая голубая отцовская пиала, в доме постоянно билась без причины посуда. Было похоже, что в кухонном шкафу из раза в раз втайне от всех распускались цветы, а после осыпались множеством осколков, тем самым празднуя день рождения матери или поздравляя меня с успешным возвращением из дальней поездки.

Это действительно отдавало мистикой. После моего переезда на Хайнань диапазон ударной силы увеличился, от кухни распространившись по всей квартире: лампочки, зеркало, оконные стекла, термос и другие предметы взрывались по неведомой причине, оставляя замысловатые трещины или блестящие осколки. Особенно это касалось лампочек. Иногда купишь десяток, а запас полностью сходит на нет за пару месяцев. Некоторые утверждали, будто лампочки бракованные или всему виной скачки напряжения. Но эти доводы были очень сомнительными. Почему соседи почти не покупали лампочек? А какая связь может быть между трещинами на зеркале в форме хризантемы и напряжением в электрической сети? Спустя время мы свыклись с неизбежностью и постоянством этих взрывов, перестали воспринимать их как нечто необыкновенное. Порой, подметая пол и не обнаруживая осколков, мама изумлённо спрашивала:

— Ого! Как же в этом месяце обошлось без потрясений?

Мать постарела. У неё больше не было сил подбивать подошвы к башмакам. С другой стороны, у всех её детей появилась постоянная работа, поэтому не нужно было мастерить обувь. Так как с отца сняли обвинения, государство каждый год выплачивало ей пособие. Но она всё ещё не могла понять, как обращаться с деньгами.

Выходя на улицу, она надевала поношенные туфли, сделанные из старых лоскутов.

Я говорил ей, что в шкафу есть новая обувь. Ведь она походила на нищенку, давая людям повод думать, что мы, её дети, никак не заботимся о ней, жестоко обращаемся со старушкой.

С подчёркнутым вниманием слушая мои доводы, она энергично, с глубоким пониманием смысла сказанного кивала, но стоило отвернуться, как она с невероятной скоростью облачалась в старые туфли и с триумфальным видом выходила из дома.

Иногда она открыто выражала протест. Капризно кривила рот: «А мне нравится эта пара обуви. Та, что покупаете вы, жмёт, аж искры из глаз. Вам не понять!» На самом деле все туфли мама покупала лично и, примеряя, нахваливала…

Мать болезненно относилась к любым покупкам, кроме соли и риса, непрестанно попрекая невесток за расточительство, даже если было очевидно, что это дело рук её сыновей. Особенно это касалось бытовой техники со множеством кнопок или надписями на иностранном языке, к которым она затаила вражду. Спустя несколько лет после того, как в доме появился цветной телевизор, она продолжала брезгливо зажимать нос, приговаривая, что он ни в какое сравнение не идёт с чёрно-белым. Вид красной крови на экране был слишком пугающим, а актрисы — неприлично уродливыми. Она без всяких оснований прибавляла им по два-три десятка лет, ущемляя, как правило, самых симпатичных. Охая, наблюдала за тем, как эти «старушки» демонстрируют своё профессиональное мастерство.

Мама постоянно оставляла дверцу холодильника открытой. После того как в доме установили газовую плиту, она не раз забывала завернуть вентиль, так что газ успевал заполнить всю гостиную.

Мать оправдывалась, что огонь на плите погас и про вентиль она забыла, либо бормотала: «Пустяки это. Пустяки». Собравшись прогуляться до школы, где работал старший брат, или отправляясь на большой продуктовый рынок за овощами, она опасливо озиралась, выходя из дома, готовая в любую секунду принять меры предосторожности. Заметив, что кто-то