– Не всегда.

– Он поступает так, как удобнее ему. Ты заслуживаешь хорошего отношения каждый день, с утра до вечера, и по ночам тоже.

– Спасибо за такие слова. Но я способна сама о себе позаботиться.

– О тебе должен бы заботиться твой муж.

– Он так и делает, – попыталась заверить сына Розария.

– Я тут подумал… – взволнованно заговорил Саверио. – Я уже несколько лет гастролирую, и мне удалось отложить немного денег. Я хочу отправить тебя в Тревизо. Почему бы тебе не съездить в гости домой, в Италию? Навестила бы кузин, повидалась бы с тетками и дядьями.

– Я уехала оттуда совсем маленькой и уже почти ничего не помню, – грустно покачала головой Розария.

– Но ты рассказывала мне об Италии. Мне казалось, это какое-то зачарованное королевство.

– Для меня так оно и было. Но я покинула ее ребенком, а когда дети покидают какое-то место, они часто фантазируют о нем, чтобы не терять связи. Сегодня я бы, наверное, даже не узнала Италию.

– Но ты по-прежнему переписываешься с семьей?

Она кивнула.

– Уверен, они бы с радостью тебя приняли, и ты была бы там счастлива. Это пошло бы тебе на пользу. Ты ведь только что сказала, что везде находишь друзей.

– Мое место – рядом с твоим отцом.

Она сказала это так твердо, что Саверио понял: вряд ли ему удастся ее переубедить.

– Значит, мне тебя не уговорить?

– Я принесла твоему отцу торжественную клятву. Ты когда-нибудь видел, чтобы я нарушила обещание? – улыбнулась она.

– Я бы тебе простил, если бы ты нарушила именно эту клятву.

– Не суди его так строго. Когда ты появился на свет, он держал тебя на руках бережно, как хрупкий хрустальный сосуд, очень боялся тебя уронить. Он был таким милым с тобой. Ты этого не можешь помнить, а я не забыла.

– Приятно было бы вспомнить хорошее. Но я ничего такого не припомню.

– Так будет не всегда.

– Мне не нравится, что ты там постоянно наедине с ним, что рядом никого нет. – Он с трудом подбирал правильные слова, чтобы в точности выразить то, что чувствовал. – Мне от этого неспокойно.

– Не стоит волноваться.

– Быть может, для сына единственный способ покинуть родной дом – это забыть его напрочь.

– Надеюсь, что так не будет.

– Мне там не рады. Ты это знаешь.

– Ты можешь приехать домой в любое время.

– Я не стал бы обрекать тебя на такое. Когда я там, он превращается в зверя.

– Ему приходится трудно. Он не понимает того, чем ты занимаешься. Считает это легкомысленным.

– Еще бы. Он грузит в печь песок, чтобы получить стекло, гнет спину, разливая эту лаву по формам. А дальше ее еще и нарезать надо. Однажды на его глазах человек остался без руки.

– Помню, – кивнула Розария.

– У него опасная работа, которая требует полного внимания. Он ее выполняет уже больше двадцати лет и весь уже, должно быть, закостенел и внутри, и снаружи от этой бесконечной рутины. Естественно, после такого ему кажется, что любой, кто не вкалывает как каторжный, до кровавых мозолей, и не трудится вовсе. Но в моем случае он ошибается. То, чем занимаюсь я, не так уж просто, и не каждый способен на такое.

– Я знаю, – сказала Розария.

– На самом деле я вовсе не люблю стоять перед зрителями.

– Я думала, что ты уже привык.

– Не привык. Иногда меня прямо трясет от нервов. И мне становится дурно.

– Дурно? – Розария озабоченно наклонилась к нему.

– Это называется «боязнь сцены». Порой меня рвет, а иной раз поднимается такой жар, что мне кажется, будто я вот-вот потеряю сознание.

– Что ж, многое поставлено на карту, – сказала Розария. – Да еще и высокая конкуренция.

– Одни ребята выпивают, чтобы набраться храбрости перед выходом на сцену. Другие курят. К нашим услугам богатый выбор пороков, чтобы отогнать страх или хотя бы притупить его. Но сам я просто вспоминаю заводской конвейер, и это дает мне силы продолжать. Я не хочу туда возвращаться. Не потому что это недостойное меня занятие, а потому что я для него не подходил.

– Я пыталась объяснить это твоему отцу.

– Па никогда этого не понимал. Он считал, что все очень просто. Ведь от меня требовалось всего лишь стоять у конвейера, безошибочно проделывать назначенную операцию и отправлять автомобиль к следующему рабочему. Но все куда сложнее. Мне надо было еще и оставаться тем же самым, постоянным, без отличий, изменений и отклонений, день ото дня, неделя за неделей.

– Такое подходит не каждому.

– Я видел людей, которые наслаждались работой на конвейере. Но меня она душила. По сей день, а ведь прошло уже шесть лет с тех пор, как я уехал, мне снится по ночам, как я держу гаечный ключ и одну за другой прикручиваю ручки к автомобильным дверям.

– А твой отец зовет во сне своих товарищей.

– Ничего удивительного. Такого рода работа просто становится частью человека. А вот выступать перед публикой – полная противоположность конвейеру, это возбуждение, которое приходит и уходит и длится не дольше представления. Люди идут к тебе в надежде, что ты им поможешь забыть о заботах, неоплаченных счетах и неумолимом начальстве. Музыка – их передышка. Танцы – их способ добиться девушки, и иногда, Бог мне свидетель, у них получается!

– Я видела здесь своими глазами, как это происходит, – подтвердила Розария.

– В каждом городе одно и то же. Быть может, мы и правда помогаем им отвлечься от мыслей о том, чего у них нет и никогда не будет. И им вовсе не хочется видеть перед собой какую-то робкую фиалку.

– На сцене ты смотришься непринужденно.

– Таким мне и хочется быть. Но на большинстве выступлений, когда мне кажется, что у меня неважно выходит, или мистер Р. говорит, что у меня голос как терка, или клуб отказывается нам платить, веселого мало. За нами Генри Форд не стоит.

– Поэтому твой отец и переживал так.

– Нет, он переживал, потому что у него хорошо получается быть несчастным. А радоваться – за тебя, за меня, за кого угодно – он не умеет. Ему досталась лучшая в мире жена, а он тебя не ценит.

– Он вырос в такой бедности…

– Ты тоже. Но ты умеешь любить.

– Я пробовала научить его этому.

– Некоторые люди просто необучаемы. Вот смотри, у него есть один-единственный сын. Я даже взял себя в руки и пошел работать на завод – думал, теперь-то он увидит, что со мной все в порядке, что я хороший сын. Но даже этого оказалось недостаточно. Честно тебе говорю: гордись он мной, я бы до сих пор стоял у конвейера.

Розария открыла сумочку и достала носовой платок.