В марте 1796 г. издан манифест «о вступлении российских войск в пределы Персии против похитителя власти в сем государстве»[121]. Некогда Петр, открывая военные действия против Персии, заявлял, что не с персиянами он идет воевать, а лишь наказывать бунтовщиков; так и теперь Императрица, не признавая Ага-Магомет-хана шахом и видя в нем своего рода «бунтовщика» в большом масштабе, начинает с того, что объявляет «милость и благоволение» всем и каждому, особенно же «знаменитым сипехисаларам, калиям» и т. д., «честным калиям», вообще всех чинов людям.

В манифесте говорится о противодействии мирным торговым сношениям, какие Россия встречала в Персии, напоминается об обиде, нанесенной графу Войновичу. Но все же это еще не исполнило бы меры миролюбия, «если бы помянутый хищник Ага-Магомед… не распространил наконец насильствия и лютости свои в оскорбление прав и достоинства нашей Империи, даже до впадения в Грузию», что сопровождалось завладением столицей царя, находящегося под покровительством России, разорением церквей и т. д.

Таким образом, формальным поводом войны послужило посягательство на грузинскую территорию, находившуюся под протекторатом Империи.

Всякий раз, как Грузия привлекала внимание России в качестве орудия политики в делах персидских, естественно, что Россия предпочитает орудие сильное, деятельное орудию слабому. Поэтому неудивительно, что в 1783–1784 гг. думали усилить Грузию не только военной помощью и присылкой в подарок пушек[122], но и присоединением новых земель, правда, когда они будут завоеваны.

Так и во время экспедиции Зубова усиление Грузии прямо входило в программу русской политики (имелось в виду сверх того, так же как и при Потемкине, восстановление Армении). Думали окончательно присоединить к Грузии платившие ей дань ханства — Ганджийское и Эриванское. Во избежание слабости, могущей произойти от споров многочисленных царевичей и от связанных с этим партийных несогласий предполагали отвлечь царевичей службой и т. д.

Между прочим, в апреле 1796 г. кн. Платон Зубов в письме Ираклию, приглашая его содействовать успехам русского оружия, которые создадут для Грузии безопасность, советует ему заботиться всемерно о нераздельности власти и избегать деления на уделы, пагубные для царства.

Но эти платонические желания видеть Грузию сильной мало что значили, когда заявлялись таким «вельможей в случае», каким был кн. П. Зубов[123].

Шестого ноября скончалась Екатерина, и смерть ее унесла с собой и Зубовых, и персидский поход, и многое другое.

Экспедиция с «индейскими» перспективами была отменена до того, близкого, впрочем, дня, когда внезапное решение императора Павла пошлет донских казаков умирать среди безводных пустынь в поисках тех же индийских сокровищ.

V

Неожиданное очищение занятых ханств и уход из персидских владений и Грузии русских войск (их уже не было там летом 1797 г.) произвели на персиян впечатление одержанной ими победы. Ага-Магомет-хан решил, что надо ковать железо, пока оно горячо, и всюду оповестил как о своих успехах в Хорасане (где он тогда находился)[124], так и об отступлении русских войск; отступление это прямо приписывалось их трусливости. Ираклию он прислал фирман с требованием подчиниться, в противном же случае грозил мщением; и только вмешательство русских офицеров спасло шахского посланца от ярости народной толпы[125].

Трудно сказать, что постигло бы Грузию, опять оставшуюся лицом к лицу с пылавшим злобой Ага-Магомет-ханом, если бы кинжал убийцы не пресек 4 июня 1797 г. нить жизни этого нужного Ирану человека, причинившего столько зла при осуществлении «исторических задач» Персии.

Теперь бросим самый беглый взгляд на то, как русский протекторат сберегал Грузию от Турции и Дагестана.

Уже на следующий год после заключения трактата полномочный министр России при турецком дворе, Булгаков, делал представление относительно непричинения беспокойств Грузии и Имеретии. Об Имеретии он не обязан был и не имел права делать представлений (по трактату 1783 г. и Кучук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 г.); Карталинию же и Кахетию эти представления не могли уберечь, так как русский протекторат угрожал соседнему, ахалцихскому паше потерей его владения (которое с помощью русских предполагал завоевать Ираклий). Поэтому, как мы, впрочем, уже говорили, только с уходом русских войск, т. е. в 1787 г., когда Ираклий возобновил с ним союз, паша этот перестал его беспокоить. Поэтому же, как это ни странно, но во время второй турецкой войны, несмотря на то что, строго говоря, и Грузия, как зависящее от Империи государство, находилась в войне с Турцией последняя не предпринимала ничего враждебного по отношению к Ираклию. Словом, во время мира с Турцией русский протекторат не уберегал Грузию, а во время войны он оказался излишним! Разгадка заключается в самостоятельной политике Сулеймана, паши Ахалцихского; сначала он боялся притязаний Ираклия на Саатабаго, а теперь не прочь был стать под покровом России и через посредство грузинского царя самостоятельным владетелем.

Точно также и Омар-хана Аварского неоднократно убеждали с Линии не вторгаться в Грузию, иногда угрожая ему, иногда даже посылая поощрительные подарки деньгами, но не этими средствами воздействия он удерживался от вторжений, а «жалованьем», которое Ираклий был вынужден ему платить со времени памятного набега в 1785 г.[126]