Мама сделала все возможное, чтобы разрушить мою жизнь. Став взрослой, я продолжала возвращаться к мыслям о маме и прогоняла их прочь, не пытаясь понять, почему она была со мной так жестока. Я снова закрылась от нее. Мне нужно было уберечь Эллисон.

И вот теперь моя дочь так же одинока, как и я.

Я встала, разгладила юбку и пошла на кухню за капкейками – решила отвезти их ребятам. Они все были знакомы с Эллисон, и я сказала им, что дочь просила их угостить. Мне не хотелось посвящать парней в наши невзгоды.

Глава девятая

В последнюю пятницу июня в зале торжеств гостиницы «Арлингтон» выступал джазовый оркестр. Для меня этот концерт был в каком-то смысле последним выходом в свет. В понедельник я должна была приступить к работе на лесопилке Weyerhaeuser: мне предстояло в ночную смену снимать с конвейера куски фанеры. Больше я никуда не смогла устроиться, да и это была лишь подработка, которая будет занимать всего половину недели. Эллисон придется много времени проводить с отцом, а в случае чего меня выручит Бонни.

Я разослала резюме во множество контор. Несколько работодателей, пригласивших меня на собеседование, ясно дали мне понять, что главное условие моего трудоустройства – секс. В одном отделе продаж я проработала два дня и уволилась, когда поняла, что мой начальник не видит разницы между дружеским приветствием и шлепком по заднице.

– Раз теперь ты на меня не работаешь, – сказал он, – может, пойдем в машину и ты мне отсосешь?

Я встала перед его столом:

– Без работы здесь осталась я. Не кажется ли вам, что утешать нужно меня, а не вас?

Выходило, что лесопилка была лучшим вариантом из возможных. Но все-таки иногда выпадал случай и принарядиться – например, для таких мероприятий, как концерт в «Арлингтоне». Плойка и помада могут скрыть любые переживания.

Все вокруг танцевали, и я жалела, что Сэнди не смогла прийти. Глядя на пожилые кружащиеся пары, я совсем не завидовала их счастью – просто мечтала тоже его познать.

Когда на авансцену вышел певец, чтобы исполнить песню «A Pretty Girl is Like a Melody», я прислонилась к стене. Вокалист в костюме пел о женщине, мысли о которой не дают ему покоя, а я, закрыв глаза, перенеслась на семьдесят пять лет назад, когда сюда приходили танцевать актрисы и гангстеры – теперь в зале наверняка кружатся их призраки.

– Я знаю, чем вы занимаетесь.

Голос раздался совсем рядом, справа. Это был едва знакомый мне врач, работавший в одной из городских клиник. В наших с ним специализациях не было ничего общего.

– И чем же? – спросила я, не отрывая взгляда от певца.

– Я знаю, что вы проводите исследования.

– Исследования? – сказала я таким голосом, будто впервые слышала это слово.

– На СПИД.

Что ж, вот я и попалась! Я хотела спросить, откуда он узнал, но не стала. Может, он пытается найти подтверждение слухам. Я замерла в ожидании следующей реплики. Сейчас наверняка скажет что-то вроде «Я вас уничтожу» или «Да как вы смеете?»

Но он сказал:

– Я не прочь вам помогать.

Обернувшись, я посмотрела ему в глаза. Теперь ему пришлось отвести взгляд и начать рассматривать певца.

– Правда? – спросила я.

Высокий врач смотрел на окружающих несколько снисходительно. Доктора из других городов стали появляться в Хот-Спрингсе только в начале восьмидесятых. Раньше врачом в Хот-Спрингсе можно было стать только в том случае, если медициной занимался твой отец или тесть.

Врач говорил сбивчиво – заученными фразами, но очень неуверенно.

– Приводите их в клинику. Ночью. К заднему входу. Предупредите меня заранее, и я оставлю дверь открытой. Если дверь заперта – уходите.

– Как скажете.

– Куда вы сдаете образцы?

– В департамент здравоохранения, – ответила я. – В Литл-Роке.

– Вы их охлаждаете?

– Обкладываю льдом, – сказала я. – И храню в контейнере для наживки.

Врач подавил надменный смешок.

– Кровь будете по-прежнему отвозить в лабораторию. И помните: ни я, ни клиника здесь ни при чем.

Я кивнула.

– Никому ничего не рассказывайте.

Я снова заглянула доктору в глаза:

– Ни за что. Не знаю, как вас отблаго…

Врач скрылся в толпе. Сделав эффектный жест рукой, певец задержался на последней ноте. Я выдохнула вместе с вокалистом. Доктор был женат, у него была куча детей, и я понимала, что лучше не спрашивать, кто ему обо мне рассказал.

В первый раз я отвезла к нему перепуганного друга одного из моих ребят. Не помню, как его звали, но я и сама довольно сильно нервничала. Я забрала парня, и мы подъехали к заднему входу клиники. Здание было окружено небольшой рощей, так что риск попасться кому-нибудь на глаза был невелик. Мы толкнули гладкую белую дверь. Врач нас уже ждал. Он сделал то, что повторял потом всякий раз, когда я привозила ребят: пожал парню руку, но не представился. Он всегда сразу предлагал перейти к делу, но, взяв в руки иглу, заметно смягчался.

– Если хотите, можете отвернуться, – говорил он парням. – Все будет хорошо.

Я забирала пробирку домой и клала ее в холодильник, чтобы на следующий день отвезти в Литл-Рок. Открывая холодильник, Эллисон могла готовиться к любому зрелищу.

В первые два раза доктор взял у ребят анализы – и только. На третий раз он спросил, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Я восприняла этот вопрос как знак того, что я прилежно следую его правилам, и рассказала о пациенте, на которого не действовали антибиотики.

– Что ему дают? – спросил доктор.

Я назвала препарат, и он предложил заменить его на другое лекарство, записав наименование на листе бумаги. Оказавшись в больнице, я повторила слова доктора: «А что, если попробовать?..» Лечащий врач того парня ответил, что этот препарат не поможет, но, вернувшись через несколько дней, я увидела, что больному прописали именно это лекарство. С лечащим врачом я больше к этой теме не возвращалась, а просто записала название препарата в свой блокнот.

Наконец-то у меня появился союзник, который был готов помочь. И это воодушевило меня на то, чтобы попросить помощи у кое-кого еще.

Перед собранием церковного финансового комитета я зашла в кабинет к нашему проповеднику доктору Хейзу. Он обосновался в просторном помещении, обшитом темными досками и устланном мягкими коврами. В кабинете была обустроена зона для переговоров с кожаными диванами. Но доктор Хейз всегда принимал меня, сидя за рабочим столом, чтобы огромные часы за его спиной напоминали о том, как ценно его время. А еще по стенам тут и там висели распятия, чтобы приходящие не забывали, кто искупил грехи человеческие.

Мы с проповедником обменялись любезностями, и он выжидающе на меня посмотрел. Из-за его спины доносилось тиканье часов.

«Он добрый человек, – сказала я себе. – Ты ему нравишься. Просто будь с ним откровенна».

– Доктор Хейз, некоторое время назад я стала помогать больным СПИДом, а недавно у меня появились новые подопечные, у которых эту болезнь обнаружили только что.

Проповедник молча смотрел на меня. Я снова заговорила:

– Могу ли я раз в неделю проводить группу поддержки там, где проходят занятия воскресной школы? В галерее?

Доктор Хейз выпрямился на стуле.

– Вы же не хотите сказать, что собираетесь привести этих людей в эту церковь?

Услышав, каким тоном проповедник произнес «этих людей», я вышла из себя. На каждом собрании финансового комитета мы обсуждали, как расплатиться за новый дом доктора Хейза, который нам пришлось купить. Мы оплатили посадку нового газона, а потом оказалось, что разбрызгиватели для полива работают не так, как хочется доктору Хейзу, и что его не устраивает оттенок обивки стула у задней двери. Мы всегда отвечали примерно так: «Хорошо, доктор Хейз. Мы заберем стул и отдадим его на перетяжку, лишь бы вы, доктор Хейз, были довольны».

– О нет, доктор Хейз. Я хочу сказать, что приведу их на вашу новую лужайку, за которую мы заплатили. И в купленный нами