Она глубоко вздохнула, ощутив охватывающую ее дрожь, в то время как Бен с быстротой молнии один за другим отправлял в рот куски.

— Если бы ты хоть раз сказал мне, где ты находишь все эти вещи, — продолжала Труда. — Маленькую сумочку несколько недель тому назад, ты еще помнишь? Я очень обрадовалась, когда ты мне ее принес. Ты хорошо сделал, что ее принес. Ты нашел сумочку или?..

Бен кивнул. На некоторые вопросы он кивал, на другие качал головой. В большинстве случаев реакция Бена зависела от того, каким тоном к нему обращались. Если спрашивали мягко, он соглашался. Если интонация человека, задающего вопрос, звучала резко, отрицал. Труда знала, что нельзя полагаться на реакцию сына.

Когда тарелка опустела и Бен захотел подняться со стула, Труда удержала его.

— Посиди и послушай меня внимательно, — потребовала она и начала расспрашивать сына о Марлене Йенсен и Свенье Краль. Видел или нет Бен девушек, где и когда; были они одни или в сопровождении кого-либо; что происходило потом; где девушки находятся теперь? Но все было как в тот раз, когда она засыпала его вопросами о кошке Хильды Петцхольд. Бен только повторял одно и то же: «Руки прочь».

Труда грустно кивнула:

— Да, руки прочь. Ты не должен хватать девушек. Девушки не любят, когда их трогают. И не смей пугать девушек, как в тот раз, когда ты напугал Аннету и Альберта.

Бен стал елозить на стуле, ему явно надоело сидеть.

— Друг, — сказал он.

Труда покачала головой:

— Ах ты бедный простак. Альберт никогда не был тебе другом. Он только хотел выставить тебя полным идиотом. Противный он человек. Всегда так происходит, когда ребенку с малых лет позволяют иметь на руках много денег. Вот он и решил, что все может купить. И кто не пляшет под его дудку, тому он рано или поздно отомстит.

— Друг, сволочь, — сказал Бен, встал и пошел к двери.

Труда посмотрела ему вслед и тяжело вздохнула:

— Да, Альберт всегда был сволочью. Хорошо, что ты это понял.

Вскоре после ухода Бена она тоже вышла из дома, села на велосипед и отправилась к врачу. В последние дни Труда чувствовала, что у нее не все в порядке с давлением. Ощущение сдавленности черепа, возникающий время от времени шум в ушах, порой головокружение и страх, безумный, почти животный страх сдавливал ее сердце.

В приемной врача страх только усилился. Хотя она приехала довольно рано — прием начинался с трех часов, — в помещении уже сидели несколько мужчин и женщин. Никто, как прежде, не читал разложенных еженедельных журналов за прошлую неделю. Была более актуальная тема для обсуждения.

Послушав в течение четверти часа всевозможные предположения по поводу судьбы Марлены Йенсен, Труда попросила приемную сестру побыстрее измерить ей давление. И пояснила, что закрытый на ключ Бен остался дома один и наверняка уже вопит от горя.

Кровяное давление Труды оказалось слишком высоким. Поэтому ей все-таки пришлось дождаться приема врача. На обратный путь она получила от него новый рецепт, совет беречься и просьбу передать привет Якобу. Выкупать рецепт у Эриха Йенсена для Труды было сродни пытке. К счастью, Марии не было в аптеке; она, как обычно, занималась ассортиментом косметических средств. Эрих присутствовал, но сидел в задней комнате, что-то писал, даже не поднимая на посетителей глаз.

Аннета Лесслер, работающая у дяди в качестве младшего фармацевта, приняла рецепт Труды и вручила ей упаковку с лекарствами. Труда рассчиталась и отправилась домой.

Проезжая вдоль проселочной дороги, Труда мысленно представила толпящихся у пролеска полицейских, вспомнила о складной лопатке и кухонном ноже, исчезнувшем неделю назад. В ушах явственно раздался голос умершей матери: «Маленькие детки — маленькие бедки. Большие детки — большие бедки».

Раньше это были всего лишь цыплята, куклы и одна кошка.

Когда в августе 80-го года исчезла молодая артистка Алтея Белаши, молчание Труды можно было понять. Сама она ничего необычного, за исключением некоторых слухов, пары новых слов сына и перемен в его поведении, не видела и не слышала. Но кто, будучи в здравом уме, стал бы рассматривать в качестве свидетеля семилетнего слабоумного мальчика?

В конце концов, имелись и другие свидетели, хотя показания Марии и Хайнца не содержали доказательств. Веским доказательством могло бы стать свидетельство Герты Франкен, но оно тогда так и не дошло до полиции. Эрих Йенсен, как член городского совета и правления общины, знал о ее заявлении. Однако у него нашлись более важные дела, чем прислушиваться к болтовне полоумной старухи.

В том году в деревне осталось всего несколько частных сельских хозяйств. Большинство небольших усадеб стояли заброшенными, потому что требовали слишком много работы, а доход приносили мизерный. Для их владельцев соблазнительным показалось предложение отдать расположенные на краю деревни земли под застройку. Это коснулось и Бахштрассе, превратившейся в длинную и все продолжающую удлиняться улицу. На крупных земельных участках возникали внушительного вида особняки, которые правильнее было бы называть виллами. Между двором Лесслеров и земельным участком Якоба несколько старых домов поменяли своих владельцев; теперь новые, более или менее зажиточные собственники, вложив немалые средства, реконструировали их, добавив значительное количество украшений.

Между тем в Лоберге, в состав которого уже четыре года как входила деревня, Бахштрассе стала считаться престижным местом. Куда никак не вписывались дворы Отто Петцхольда и Якоба Шлёссера. Да и кто захотел бы нежиться на солнышке на собственном английском газоне, если бы ему в это время докучали мухи, только что побывавшие в коровнике? Как ни странно, никто не рассматривал, что несколько мух могли прилететь и из свинарника Пауля Лесслера, земельный участок которого тоже примыкал к Бахштрассе.

Можно было согласиться с тем, что Отто Петцхольд с его пятью коровами представляет некоторые неудобства для соседей. Его выезд выходил на Бахштрассе, а пятьдесят моргенов земли располагались восточнее пролеска. С тех пор как Отто Петцхольд научился думать, он со своим трактором выезжал на Бахштрассе. Путь за садами был окольной дорогой, которой Отто не пользовался, даже выгоняя коров. Поэтому на улице порой оставались лепешки. В противоположность Отто, Якоб принципиально использовал только задний выезд.

Несмотря на это, на каждом заседании городского совета Эрих Йенсен с настойчивостью поднимал вопрос о том, чтобы перенести оба двора. И каждый раз вопрос отклонялся, наталкиваясь на протест Хайнца Люкки, который не хуже аптекаря знал местность и выступал против переселения из старых дворов.

Если предоставить финансовую помощь Якобу Шлёссеру и Отто Петцхольду, Паулю Лесслеру тоже нельзя будет отказать, если он вдруг надумает переселиться. Возможно, затем в пользу переезда выскажется и Бруно Клой. Но и при перенесении обоих дворов проблема Бахштрассе все равно не будет полностью решена. На ней имелось еще одно позорное пятно — земельный участок Герты Франкен.