— Спасибо, — решительно сказала она. — Я не демонстрирую свои проблемы окружающим. У тебя, похоже, все хорошо, я угадала? Все еще корпишь над своими атомами или чем-нибудь еще в этом роде?

— Да, — этот вопрос вернул его к реальности: лаборатория, дела, которые его ждали, война. На секунду его охватило желание все ей рассказать: дать словам вылиться, рассказать о напряжении в его жизни в последнее время, как угроза немецкого вторжения заставила его сделать выбор под слепящим светом лампы следователя, словно тень, спроецированная на белый экран. Но были две вещи, ради которых стоило перенести все сожаления и компромиссы, — безупречность его работы и его дети.

Он рассеянно кивнул, глядя поверх ее плеча. Он не осознавал, что она хмурится, ищет глазами его лицо, пока она не заговорила.

— Давай, я куплю тебе выпить, Рикки. На бульваре. Мы сможем там поговорить.

Если бы он сам заказал себе коньяк, он непременно оказался бы мерзким, и он едва ли заметил бы то, что обожгло ему горло. Даже владельцы кафе отправляли все содержимое своих кладовых подальше от города для сохранности. Но Нелл требовала хорошего качества: ее domaine[44]в Бордо снабжало торговцев винами, и она знала каждого в радиусе двадцати миль от Сены, от старого Эдуарда из Собора и Элоизы из кафе Флор до легендарного Андре Терраиля из Серебряной Башни. Она точно знала, что было запасено в погребе у них под ногами, и уверенно сделала заказ, причем ее французский акцент был где-то даже лучше, чем его английский.

— Ты в Париже на отдыхе? — спросил он, когда остались одни за столом, сидя точно напротив входа в Сорбонну, и на виду у его коллег, которые могли бы удивиться, почему нобелевский лауреат пьет днем с женщиной, которая не является его женой. — Приехала походить по магазинам? Или к друзьям?

— В разгар немецкого нападения? — она зажгла сигарету. Руки Нелл. Тонкие, художественные и изнеженные. Руки его жены покрывали ожоги от радия.

Она посмотрела на него сквозь сигаретный дым.

— Я должна привезти обратно в Бордо партию бочек вина прежде, чем нацисты их конфискуют. Очень дорогих, из неверского дуба. Двадцать из них уже в нанятой машине. Ты, наверное, думаешь, что от меня нет никакой пользы, что я из тех красивых паразитов, которых ты привык ненавидеть, Рикки. Но нельзя руководить виноградником только благодаря привилегиям и приятной внешности.

— Бертран…

— Мой муж на фронте, — эти простые слова встали, как щит перед ее лицом: Мне не нужно твое сочувствие.

— Я не знал.

— Конечно, нет. Мы же не переписывались, — она погасила сигарету, хотя только что зажгла ее. — Бертран не писал уже несколько недель. Думаю, ему не разрешают. Что, без сомнения, означает, то место, где он сейчас, просто ужасно.

— Ты все еще так его любишь?

— Бог мой, нет. Я просто не люблю, когда меня игнорируют, Рикки, и ты это знаешь. А разве ты бросил меня не поэтому — не потому что это больно?

Рука Нелл потянулась к пепельнице, и свет майского солнца осветил ее каштановые волосы. Все их отношения ожили: ревность, предательство и страдание. Он хотел обхватить ее шею своими пальцами и сказать ей, раз и навсегда, что она больше не будет принадлежать никому другому. Неважно, сколько времени прошло. Неважно, с кем они спали и жили.

— Ты заметил, что в этих проклятых местах остались одни старики? — сказала она непринужденно и перевела взгляд с улицы на приближающегося официанта. — В Бордо то же самое. Ни одного дееспособного рабочего, чтобы производить вино. А будет еще хуже. Salut[45].

Она сделала это так, как он запомнил: янтарная жидкость была выпита в одно мгновение. Затем она поставила бокал — ничего, кроме капли остатка на дне — и спросила:

— Как Ирен?

Это была уловка. Вспомнить о жене и застыдить его. Но верность никогда не была его проблемой: Нелл первой его оставила, пятнадцать лет назад, на платформе поезда с собранным чемоданом и билетом, который он методично кромсал об рельсы, пока не поранил руку. О ее замужестве он прочитал в газетах.

— Ирен нездоровится. Она уехала в Бретань на лечение. С детьми.

— Ты меня изумляешь.

Ирен пугала многих людей. Держала их на расстоянии вытянутой руки своей репутацией гения. Молчаливостью и самодостаточностью. Ужасной одеждой.

Он думал, что Нелл считала ее занудой.

— Она бежит не от войны, — объяснил он. — Это наша… большая проблема. Лейкемия. Ее мать умерла от этого. Ирен тоже этим страдает.

— А ты?

Он пожал плечами.

— Я слишком занят, чтобы болеть. Меня тоже призвали в прошлом сентябре. Как Бертрана.

— Только ты в безопасности в Париже.

— Ненадолго. Мой фронт в лаборатории.

— Бог мой, — пробормотала она. — Не та ли это бомба, о которой я слышала? Расщепление атома?

Конечно, Нелл знала. Она была непохожа на других. Она выросла среди физиков, ее брат был главным из них — благородный Ян Брейскорт, который учился вместе с Резерфордом в Кембридже. Ян послал поздравительную телеграмму, когда в 1935 году Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию. Но слова Нелл вернули его к осознанию того, какую жизнь он сейчас вел. Безнадежная секретность. Патенты, которые он потерял. Немцы на границе и вещи, о которых он не мог рассказать даже своей жене.

— Атомной бомбы не существует, — шепнул он.

Нелл запрокинула голову и рассмеялась.

Он отставил бокал с коньяком и поднял руку, подзывая официанта.

— Я могу сделать для тебя что-нибудь, пока ты в Париже? Я знаком с Раулем Дотри — министром. Он может узнать вести о Бертране.

— Останься со мной, — неожиданно сказала она. — В этот раз я не убегу, обещаю тебе.

Он посмотрел на нее.

Слова были произнесены так тихо, будто не были сказаны вовсе. В ее осторожном выражении лица уже было возражение. Она была готова к тому, что он не обратит внимания на ее слова.

А если бы она не убежала столько лет назад — к Бертрану и его титулу и замку в Бордо — что тогда? Сошел бы он с ума, желая и ненавидя ее одновременно, пока смерть не освободила бы его от себя самого? Он был одержим. Одержим. Ее капризами и ее очарованием, ее отказом от малейших уступок, ее сладким и притягательным запахом. Он мог бы съесть ее целиком в той кровати на Рю Мартан.

«Иди в лабораторию, Жолио. Там все белое и стерильное, не то что эта хрупкая шея под твоими зубами».

Он слишком много заплатил за коньяк.

Нелл исчезла сразу же, как только они вышли из кафе. Они разлетелись, как листья по тенистому саду.