— Ты как сюда попал? — Камиль, перейдя на арабский, уточнил вопрос, — за что тебя арестовали?

— Осуждаешь? — взвился Буз, — пусть не суются… Антенну сжёг…

— Да ты что? — искренне удивился Камиль и добавил, — ну, знаешь… Прости, брат, но ты сам виноват… выворачивай карманы, никуда не деться, я обязан…

Буз выложил на стол кошелёк, расчёску, мобильный телефон и полупустую пачку сигарет. Камиль неловко и наскоро провёл металлоискателем по телу приятеля. Затем прощупал одежду, начав со складок на джинсах и закончив воротничком рубашки. Велел раздеться. Пришлось покориться. Так и стоял Буз, красный, злой, униженный, пока не закончился обыск.

— Одевайся, — не глядя другу в глаза, сказал Камиль и с облегчением заорал, — Монстр! Монстр…

Послышалась каменная поступь, из-за угла возникли сто пятьдесят килограммов живого веса в двух метрах роста и едва сходившейся на животе форменной рубахе. Одежду распирали мощные плечи, руки и грудь. Обут гигант был в ботинки никак не меньше пятидесятого размера. Лицо, интеллигентное, украшенное помимо очков козлиной бородкой, смягчало впечатление. Но сейчас, в узком коридоре, с наручниками на ногах и руках, Буз воспринимал действительность слишком мрачно.

Ему показалось, что монстр заполнил собой весь проход и бедняга в ужасе повернулся к односельчанину за поддержкой.

Камиль, привыкший к подобным сценам, уткнулся в бумаги и, не поднимая головы, распорядился буднично:

— Артур, проводи нашего гостя в четвёртый отряд…

Тот благосклонно ухмыльнулся:

— Имя?

Вопрос застучал в стены безадресно, как гром с небес, и Буз на всякий случай переспросил:

— Ты… Мне?

Ответ, напомнил рычание и не оставил сомнений:

— Кому, как не тебе, шакалёнок… Очнись…

И Буз ощутил, будто подъемный кран, зацепив его крюком за ворот, поднял к физиономии монстра.

— Будь проще, насекомое. Повторять второй раз не стану… Имя?

— Буз Асад, — выкашливая остатки воздуха, прохрипел несчастный.

— Слишком длинное имя для такого уродца, — в пол-оборота повернулся Артур. — Ты, вроде, араб?

— Нет… друз.

— Значит, спускайся! — скомандовал великан и резко поставил Буза на пол, — так ты, оказывается, друз? Не муслим? Вы, друзы, кажется, чтите заповеди? Камиль! Этот червяк ваш выкормыш, почему ты меня не предупредил? Я же мог его насмерть помять. Или случайно пришибить.

— Чтим, не чтим… Тебе что за дело! — возмутился Камиль, — возьми и просто отведи парня… и присмотри чтобы не обижали, по-братски, да?

— Сделаю, как нужно… Только в какую камеру?

— Выбери, где поспокойней… Он впервые залетел.

— Я его к пяти нигерийцам приставлю, — примирительным тоном пробасил Монстр, — или лучше к русским…

— К русским не веди… К нигерийцам — можешь… Их всё равно вчера спровадили…

Артур тускло осклабился. Не переставая издавать утробное ворчание, он придал Бузу ускорение толчком в спину. Тот проворно преодолел ступеньки наверх, будто спасался от жаждущего крови маньяка.

На самом деле Буз попался Монстру во внеурочное — послеобеденное время. Обычно Артур работал с утра, не более часа, или двух. Смена же длилась сутки, и, совершив утреннюю проверку, он уходил «вздремнуть». Обход всегда достигал нужной цели — вразумить заключённых. Монстр останавливался у каждой камеры и вкрадчиво сообщал, что отправляется отдохнуть. Намёк понимали сразу — нужно вести себя смирно. В противном случае Артура кликнут сослуживцы и тогда…

Что произойдёт, старожилы камер знали подробно, испытав на своей шкуре прелести «американских горок» в исполнении еврея полицейского из России. Новички не знали, но, имея возможность лицезреть Монстра, догадывались.

За прописку Артура в свой состав состязались начальники смен. Парню обещали исключительные условия, лишь бы перетянуть к себе. Монстр прижился в смене, негласно посулившей ему двухчасовой рабочий день. Остальным временем суток Артур мог располагать на свой вкус. Душе великана было угодно смачно есть и сладко спать. «Что самое главное в жизни?» — спрашивал он и отвечал сам: «Самое главное в жизни вдоволь питания и вдосталь сна».

Буз, понукаемый сдержанными тычками, влетел в камеру. Запах немытых тел, мочи и заношенной одежды прошиб горло. Массивная дверь захлопнулась, больно ударив по перепонкам. Пять пар глаз прикипели взглядами к новичку.

— Буз, — представился он и разрыдался.

Никто не посмел рассмеяться. Наоборот, его усадили, успокоили и напоили чаем. Узнав, почему Буз арестован — сначала долго ухмылялись, но затем стали уверять, что дня через три он обретёт свободу. Трое сокамерников, арабов из Яффо, проходили по одному делу — вооружённое ограбление. Им грозило двадцать четыре года на всех, что совсем не отражалось на их настроении и безмятежных лицах. Поиск дозы — это всё, что составляло их интерес к жизни. Размяв на фольге из сигаретной пачки катышек героина, расплавив его бумажным фитильком, они с упоением вдохнули испарения.

Двое остальных арестантов оказались русскими. С крестиками на груди. Младший прикрывал темечко тюбетейкой. Буз попытался породнить христианский крест с иудейской кипой, но безысходность результата сравнялась с жаром преисподней. Русские угрюмо таращились со своих нар. Незнакомый арабский говор заставлял их быть начеку. Они тщились понять, о чём речь.

Проём дверной решётки загородило лицо охранника, и сразу прозвучал окрик «Вижу, кое-кому не спится…»

Компания засуетилась и распалась. Буз остался за пластиковым столиком, удивительно похожим на тот, что остался под маслиновым деревом рядом с его домом.

— Артур сегодня не в духе… Принесла зверюгу нелёгкая… — прошептал кто-то из яффских подельников, — ложись… Просечёт — мало не покажется…

Буз поторопился на матрас, пропахший скверной, и едва сдержал рвоту. Одеяло кишело жадными до крови клопами. Несчастный друз решил ночь пересидеть на стуле, сильно надеясь, что утром, после суда, его отпустят.

Выходило иначе.

Испокон веков люди, подняв голову, видели над собой звезды. Одни и те же. Но если бы жили вечно, то лет через тысячу смогли бы постигнуть друг друга. Взаимопонимание взрослеет по законам, вовсе не основанным на совокупности приобретённых знаний. Скорее, на неисповедимом совершенстве человеческих душ.

В последние месяцы Рана разучилась воспринимать мужа прежним. Пробовала нащупать причины, но всякий раз выходило неудачно.

И на этот раз Абу Рабия, вернувшись домой со службы, застрял под телевизором. В голос проклинал судью, его род до седьмого колена и заодно весь израильский футбол. Рана со смешанным чувством тревоги и любопытства наблюдала за эмоциональным торнадо мужа, пряча проблески крамольных мыслей в пушистых ресницах — опахалах карих глаз. Она мыла посуду, скопившуюся за день в раковине, и представила себя на его месте. В поношенных шортах, со свисающим на колени животом, источником неприязненности. Чтобы вот так, как сама сейчас, шуршала на кухне жена, стругая зелень для табуле[18]. Чтобы покровительственно чмокнуть её в лоб, назвать матерью своих детей и укатить к русской потаскушке в Кармиель. И в придачу вернуться с «пустыми яйцами» домой, где чистота лишь прелюдия — дети умыты-уложены, готова еда, накрыт стол и жена в постели. У мужа «футбол»! Как круто!