– Собакины мы… А разве предосудительно?

И рассказал, благо времени хватало, как много лет назад, когда проживал он в Краснодаре, приехали для выступления два молодых поэта из Москвы, тогда уже довольно известные, и попросили его зайти к ним в «Красную гостиницу».

Георгий зашел после работы – он преподавал историю в вечерней школе – и еще на подходе увидел одного из поэтов, который высовывался из окна на третьем этаже и что-то кричал. Что-то о женщинах Краснодара, которых он всех, всех любит. А может, что хочет любить… Не разберешь.

У входа Георгий столкнулся со вторым поэтом, которого немного знал по Москве. Тот летел к выходу и на ходу прокричал Георгию, что торопится, что скоро вернется, а он, Георгий, пусть пока потолкует с его приятелем, который там, в номере… С тем и исчез. Это было похоже на бегство.

Георгий еще постоял в раздумье, но решил зайти. Ведь звонили, просили…

Он отыскал номер на третьем этаже, постучался и услышал:

– Кто еще?

– Простите, – сказал Георгий, приоткрывая дверь, – я Садовников…

В кресле, вальяжно развалясь, пребывал Поэт, тот самый, который высовывался из окна и объяснялся в любви краснодарским женщинам. Был он в одних трусиках, в вытянутой руке, как скипетр, держал бутылку с коньяком.

Разглядывая Георгия, переминавшегося у дверей, он произнес высокомерно и с вызовом:

– А мы, между прочим, Рюриковичи!

И упер руки в боки, отложив бутылку к ногам и зажимая ее босыми ступнями, чтобы, не дай бог, от неловкого движения она не опрокинулась.

Георгий в общем-то не привык нарываться, но и его задело нахальство приезжего, который разговаривал с ним как с последним холопом. А несколько дней до встречи, так совпало, пришлось ему перечитывать «Бориса Годунова», где наткнулся он на фамилию Собакиных, один из старейших боярских родов, которые соперничали в ту пору в борьбе за власть. Им потом, кажется, всем отрубили голову. Но это не смутило его.

– А мы – Собакины, – произнес он с достоинством, как и полагалось представителю столь знатного рода. При этом, чуть нахмурясь, поджал губы, что должно означать: мы не спесивы, но мы горды, дорогой Рюрикович, и обиды, даже четырехсотлетней давности, прощать не намерены.

На Поэта слова гостя произвели необыкновенное впечатление.

Откинувшись в кресле, он долго обдумывал ситуацию, к которой, кажется, не был готов, и после томительной паузы (Георгий все это время продолжал стоять у дверей) выдавил из себя с трудом:

– Но… тогда… надо де-ли-ть-ся?

Георгий кивнул. Он был согласен, что делить власть им все равно придется. И лучше это сделать сейчас.

Поэт предложил ему, уже почти как равному, присесть за стол и тут же на обороте плаката с фамилиями поэтов начертал, весьма произвольно, карту Российского государства, обозначив на ней Урал и некоторые моря. Но почему-то прихватил при этом Финляндию, Польшу и даже часть Швеции. Старые замашки Рюриковичей, предков, явно повлияли на генотип их далекого потомка. Вот где угадывалась порода.

– Делим по Уралу? – спросил он нервно.

Георгий согласился. Можно и по Уралу.

– Только вот что… Давай сперва выпьем, – предложил Поэт.

Георгий выпил, как приходится пить в гостиницах: из крышечки кувшинчика для воды – стаканов здесь из экономии не дают.

Рюрикович хватил прямо из горла, и в этом тоже ощущалась древняя закваска.

– Ну, тогда я… первый? – предложил он не без тревоги.

– Выбирай, – сказал покладистый Георгий.

Он понимал, что гордые Собакины его бы за такое поведение одобрили.

Поэт склонился над картой, но после некоторых колебаний откинулся и настороженно вопросил:

– Сибирь – ведь больше?

– Сибирь – больше, – подтвердил Георгий. – Там нефть и лес… И ею будет прорастать Россия… Это не я, это – Ломоносов.

– А Европа – меньше?

– Европа много меньше, – сказал Георгий. – И там полно народу, который надо кормить. Не то бунтами изведут!

Рюрикович разглядывал чертеж, мучительные сомнения отразились на его лице.

– Давай выпьем! – предложил он со вздохом. – Непривычно, знаешь ли, первый раз делюсь! В прежние-то времена голову отрубил, и весь дележ! А нынче… У каждого, понимаешь, норов…

– Да. Случай особый, – подтвердил Георгий. – Не каждый день…

– Вот и я говорю. Тут в два глаза смотреть надо! Вон Аляску-то проворонили! И Крым Никита подарил… А теперь локти-то кусаем!

Они выпили по новой: Георгий вновь из крышечки, а Рюрикович из горла.

– Так вот, слушай наше решение, – более уверенно произнес он. – Мы берем себе Сибирь. Она будет прорастать… И так далее… Согласен?

– Да, в общем, согласен.

– Но сознайся: жалеешь?

Садовников промычал, подумав:

– Да как сказать. И у нас тоже ведь кое-что осталось.

– Что же?

– Ну вот на Волге черноземы… Хлеб, рыбка… Проживем, – скромно ответствовал Садовников.

– Постой, постой! – опомнился вдруг Рюрикович. – А Махачкала где будет?

Георгий удивился вопросу, но виду не подал и подтвердил, что Махачкала будет на его нынешней законной территории.

– Слушай, отдай мне Махачкалу, – попросил вдруг Поэт. И в его голосе прорезались иные и чуть ли не жалостливые нотки. Просьба для истинного Рюриковича и правда необычная. Если только не какая-нибудь княжеская блажь. Мало ли какой городок им еще приглянется. Так и Москву с Питером потерять недолго.

– А зачем тебе Махачкала? – подозрительно поинтересовался Георгий. В нем, неожиданно для него самого, взыграли державные амбиции.

Поэт, поколебавшись, признался:

– Продавщица у меня там знакомая живет… Как же я к ней ездить стану… Ты небось и визу потребуешь?

– Отдал небось Махачкалу-то? – спросил я не без некоторого осуждения.

– Но продавщица… – оправдывался он. – Это уже серьезно.

– Попросил бы взамен Тобольск! Пусть не жмется!

– Не догадался.

– Нет, ты не Собакин, – сказал я. – Нет в тебе этакой хозяйской жилки, чтобы хапнуть лишнее… А без этого тебя сожрут.

– Это уж точно, – согласился он грустно.

Теплоход между тем дал гудок, один, второй. Мы поднялись на палубу. Вся публика собралась около борта, где происходило нечто, взволновавшее всех. Оказалось, что кто-то из пенсионеров, поддав более, чем нужно, уронил невзначай шляпу и теперь ее пытались всем миром отту да достать при помощи багра. Для чего судно выделывало на воде кренделя и круги, и все вокруг одной важно плавающей шляпы.