и здесь. Западнорусские города были достаточно слабы, чтобы оказывать долговременное и устойчивое сопротивление ассимиляционной политике Речи Посполитой. Православная церковь была также слаба и зависима от католической аристократии, что, в конечном счете, подтолкнуло часть западнорусского духовенства заключить унию с Римом, что спровоцировало мощный раскол и дополнительно ослабило русский этнос перед лицом наступающей полонизации.

Процессы польской ассимиляции затрагивали и те социальные группы, которые оказывали ей сопротивление. Наиболее наглядно это проявлялось в языковой сфере и выразилось в появлении такого феномена как западнорусский, или, как его называют в современной Белоруссии, старобелорусский письменный язык. Собственно говоря, появление этого языка обычно и служит доказательством того, что на восточнославянских землях под властью Литвы и Польши из русской народности стал выделяться новый, отдельный этнос.

Древнерусский язык как язык городской и аристократической культуры Древней Руси вырабатывался в результате синтеза церковнославянского языка и местных восточнославянских диалектов. Именно из церковнославянского (а через его посредство — из других языков, прежде всего, греческого) в русский язык приходила вся «высокая» лексика, характерная для развитой культуры аграрной цивилизации. В этом же ключе развивалась и языковая традиция Московской Руси, письменный язык которой оставался изолированным от западноевропейских влияний вплоть до «культурной революции» Петра I, когда поток иностранных заимствований стал ложиться на это устоявшееся «славяно-русское» ядро.

В Западной Руси эта языковая герметичность была нарушена намного раньше из-за тесного контакта с Польшей. Близкое родство русского и польского языков и привилегированный статус последнего закономерно вели к тому, что западнорусский лексикон стремительно насыщался полонизмами, а посредством польского — латинизмами, германизмами и другими западными заимствованиями.

Так называемый письменный западнорусский язык представлял собой макароничную речь, причудливо смешивавшую польские заимствования, местные диалектизмы и церковнославянизмы, причем, как убедительно показал Евфимий Карский, этот язык дрейфовал в сторону все большей полонизации, так что под конец своего существования, по сути, представлял собой польскую речь, переданную кириллицей.

Вместе с тем, сам факт появления разных языковых стандартов в разных частях Руси еще не говорит об этническом разделении, поскольку для народностей, в отличие от наций, не характерна жесткая языковая стандартизация, и наличие нескольких региональных вариантов письменного языка было обычным делом.

Не был внутренне однородным и так называемый западнорусский язык, что сегодня позволяет задним числом подразделять его на «старобелорусский» и «староукраинский».

Кроме того, нельзя забывать, что средневековая культура Западной Руси оставалась тесно связанной с православной церковью, в рамках которой продолжала развиваться консервативная традиция, остававшаяся под сильным влиянием церковнославянского. «Славяно-российский» язык оставался в Западной Руси в качестве «высокого» сакрального языка, в то время как письменный и разговорный западнорусский воспринимался как «простая мова», то есть. язык более низкого стилевого регистра.

Возникшая раздвоенность между «простой мовой» и более высоким «славянским» языком вызвала потребность в «лексиконах»: словарях, переводивших «славянскую» лексику на полонизированный «простой» язык.

С насаждением унии языковая полонизация Западной Руси усилилась, но и в ее рамках старую «славяно-русскую» традицию полностью заглушить не удалось, и даже накануне разделов Речи Посполитой типографии униатских монастырей печатали издания, по языку максимально приближенные к русскому (классический пример — «Букварь», изданный виленским Троицким монастырем в 1767 году)

Благодаря консерватизму церковной языковой традиции этнокультурная связь между Московской и Западной Русью поддерживалась, несмотря на полонизацию повседневного языкового обихода последней. Русское самосознание восточных славян Литвы и Польши не вызывает сомнений и фиксируется многими источниками.

Не вызывает сомнений и осознание своей тесной связи с Московской Русью церковными и культурными элитами Западной Руси.

По мере роста давления на православие в землях Литвы и Польши западнорусские деятели все активнее обращаются к московским царям в качестве защитников и покровителей. В XVII веке происходит массовый исход православной западнорусской элиты в Москву, где она активно включается в местную жизнь и готовит почву для реформаторской деятельности Петра I. В это же время оформляется и концепция собирания всех исторических русских земель вокруг Москвы.

Таким образом, несмотря на политическое разделение и несходство социокультурной эволюции, русская идентичность и осознание глубокой этнокультурной связи между западом и востоком Руси никуда не исчезли.

Более того, возраставшее давление полонизации способствовало обострению чувства общерусского единства и осмыслению Московского государства в качестве нового геополитического ядра всех русских земель.

В то же время, в Западной Руси происходил активный процесс польской ассимиляции, который в первую очередь охватил западнорусскую аристократию, но в значительной степени затронул городские слои и простонародье. И если на уровне аристократии полонизация обретала завершенный характер, то на уровне простонародья она вела к появлению гибридных культурных форм — макароничных полонизированных диалектов, бытовых привычек и обычаев, возникших или видоизмененных под польским влиянием. Впоследствии это приводило к многочисленным антагонизмам и взаимной неприязни при контакте с выходцами из Великороссии, что также зачастую трактуется как признак этнического раскола.

Однако в рамках аграрных народностей сознание низовых социальных групп по определению является размытым и локальным, и антагонизмы между представителями разных региональных групп не являются чем-то необычным. Кроме того, подобные антагонизмы наблюдались не только между представителями западной и восточной Руси, но и внутри восточнорусских групп.

Говорить о распаде русской народности и ее разделении на три новых этноса в XIV–XV веках, как это делает советская историография, неправомерно.

В Западной Руси русская этничность и основанное на ней общерусское самосознание, хоть и с большим ущербом для себя, пережили века польско-литовского господства. После разделов Речи Посполитой и объединения почти всех земель исторической Руси в рамках Российской империи возникли объективные предпосылки для консолидации всех этнических групп восточных славян в единую русскую нацию.

Однако сохранение на западнорусских землях мощного пласта польской аристократии, естественным образом противившейся подобной этнополитической консолидации, действий западных держав, заинтересованных в ослаблении России, а также ряда специфических особенностей развития самого российского общества, привели к тому, что в политическое пространство были выпущены альтернативные национальные проекты — белорусский и украинский.

ЧАСТЬ 2. РУСЬ И ЛИТВА: ПРОТИВОСТОЯНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ РЕГИОНОВ В БЕЛОРУССИИ

ГЛАВА 1. «РУСЬ, ИДУЩАЯ НА ЗАПАД»

Современный западнорусизм: опыт критики

Западнорусизм как региональная белорусская идеология получил развитие в XIX веке и был ориентирован на существование белорусских земель в рамках Российской империи. Западнорусы всегда были лояльными российскими подданными, идея белорусской независимости была им чужда. Более того, идею государственного суверенитета Белоруссии традиционно отстаивали националистические силы, ориентированные на отрыв от России и уничтожение исторической памяти о русском прошлом этих земель.

Именно поэтому идея белорусской государственности западнорусизмом так и не была освоена.

Современные последователи западнорусизма во многом продолжают жить прошлым, временами Российской империи, которая