Вот оно! Но вместо того чтобы почувствовать радость, я ощутила панику. Легкость, с которой я получила то предложение, о котором мечтала длинными осенними вечерами, ошеломила меня и в какой-то степени даже разочаровала. Мне захотелось вдруг остановиться, замереть на месте. А как же походы в кино? Неловкое пожатие рук в темноте? Прогулки в парке и первый робкий поцелуй на скамеечке? Мы что, так и завалимся в кровать, даже не узнав предварительно, какая у каждого из нас любимая книга? Дикость какая!

– Тебя что-то смущает? – спросил он, заметив мои колебания.

„Сейчас он поймет, что я вовсе не такая, какой показалась ему там, в холле. Он заметит, что я – обычная девчонка с кучей комплексов, которая напялила на себя яркую одежду и последние два часа просто валяла дурочку“, – подумала я в панике. Представив, как скомканно пройдет финал нашей встречи, я даже зажмурилась. Передо мной, как в уже просмотренном фильме, замелькали знакомые картинки.

Серый плащ в раздевалке и долгая дорога домой. Холодное сиденье троллейбуса и целующиеся на задней площадке влюбленные парочки. Кроткий взгляд ботаника сквозь стекла очков: „Почему ты мне не сказала, куда идешь? Я бы встретил тебя на остановке“. Отрывочные разговоры на переменке: „Это было потрясающе! Он – настоящий мужчина“. И ехидный комментарий в ее адрес: „Можешь проходить мимо. Мы не обсуждаем сейчас темы курсовой работы. Это ведь тебе намного интереснее, правда?“

Я отогнала назойливые видения и взъерошила рукой каштановые кудри.

– Что меня может смущать? Я просто горю от нетерпения…

…Это произошло вовсе не так, как я себе представляла. Моя первая ночь любви оказалась похожей на фарс.

Нас встретила неуютная общага с длинным, в целый этаж, коридором и рядом небольших комнат, где селились иногородние студенты. Неуютное пространство оказалось средоточием запахов и звуков. Откуда-то доносились обрывки музыки и смех, где-то гремели кастрюлями и ругались. Отвратительно несло из кухонь подгоревшей пищей, а из туалетов – причудливой смесью ароматов мочи и хлорки. По коридору с полотенцами на голове и в шлепанцах шли мокрые после душа девушки.

В комнате оказалось еще хуже. Типично холостяцкое жилище, в котором обитают несколько мужчин, поражало неуютом и неустроенностью. Кровати были наскоро застелены несвежим бельем и казенными одеялами. Под столом стояла батарея пустых бутылок, на полу кучей лежали грязные носки.

– Прости, тут немножко неубрано, – сказал Валентин, закидывая грязную одежду в шкаф. – Ну, располагайся. Я сейчас вернусь.

Он оставил меня одну, растворившись за дверью. Оглядевшись, я нашла свободный стул и уселась на него, окинув тоскливым взглядом комнату. Конечно, я не мечтала потерять невинность на шелковых коврах под струящимся балдахином, но окружавшая меня обстановка была ужасающа. С плакатов на меня смотрели обнаженные красотки, улыбаясь во весь рот. Так всего час назад хотела выглядеть я. Казаться обольстительной, смелой, раскованной женщиной, которой все нипочем. Но теперь, оказавшись в этой холостяцкой берлоге и дожидаясь мужчину своей мечты, я чувствовала страх, а еще, пожалуй, недоумение. Неужели это то, о чем я мечтала? В тот момент я уже жалела о том, что так скоропалительно кинулась в объятия в общем-то незнакомого мне человека. Мне захотелось сбежать…

Валентин появился на пороге, когда я трусливо обдумывала план к отступлению. В руках у него была початая бутылка вина.

– Сейчас, сейчас, – проговорил он, шаря рукой в тумбочке. – Где-то тут были стаканы.

Я покорно села на место, боясь показаться несовременной и глупой. Гораздо позднее, оценивая эту ситуацию, я поняла, что решительный отказ был бы с моей стороны мудрым поступком, гораздо более взрослым жестом, нежели тот, который я могла тогда себе позволить. Я тупо сидела и смотрела, как Валентин ищет чистые стаканы, протирает их полотенцем, ставит на стол полупустую коробку дешевых конфет, которыми, должно быть, вчера угощал свою Дашу.

– Ну! – проговорил он бодро, протягивая мне бокал. – За тебя!

– Вздрогнем, – произнесла я глупое выражение, заимствованное, должно быть, у алкоголиков.

Он как-то странно посмотрел на меня.

– Ты волнуешься? Весь вечер у меня такое впечатление, что ты не со мной, а где-то рядом, на другой планете.

– Не говори ерунду! – сказала я, делая вид, что мне все нравится и я ничуточки не боюсь. В конце концов, чего может бояться современная, раскованная женщина…

Это была не я. Та ярко накрашенная девушка, распластанная на подушках, была незнакомкой, очень похожей на меня. Она старательно растягивала губы в улыбке, чтобы мужчина, находившийся рядом с ней, не подумал, что она струсила. Это не я вскрикнула от резкой боли и вцепилась в спинку железной кровати, словно желая найти что-то основательное в мире, наполненном ужасным скрипом панцирной сетки и учащенным дыханием покрывавшего ее самца. Конечно, это не мне, удивленной и опустошенной происходящим, довелось рассматривать трещину на потолке. Все произошло быстро и совсем не так, как я ожидала.

– Тебе было хорошо? – спросил он, и только тогда я поняла, что вопрос относится не к какой-то посторонней девушке, а ко мне.

– А?! – спросила я, вернувшись с другой планеты. – Кажется, да.

На самом деле я была потрясена, наконец поняв, что это произошло. Однако той радости, которую я должна была ощутить, став взрослой женщиной, не было и в помине. Вместо нее я ощущала вкус ливерных пирожков на своих губах да еще ноющую боль где-то внизу живота. И это подружки называли любовью? Об этом они шептались, склонив головы так, чтобы их рассказы не коснулись случайных ушей? И это называли блаженством?

Но глупость девчонок была объяснима, в то время как мировая литература казалась мне сплошным надувательством. Об этом слагали стихи и песни? Такую любовь имели в виду поэты и прозаики, творя бессмертные шедевры? О каком вихре чувств, о какой бездне ощущений говорили они, описывая слияние мужчины и женщины? Глупость это все! Что уж говорить о той американской актрисе, на которую мне совсем недавно так хотелось походить. Все эти ахи и вздохи, слезы, закипающие в уголках ее красивых глаз, были просто дешевой инсценировкой. Должно быть, люди, за неимением сказки о красивой любви, сами создали ее, окутав романтическим ореолом то, что, по сути, является просто животным инстинктом. Самцы ищут себе самок для продолжения рода. А самки делают вид, что им это очень нравится. Пошлость!

– Надеюсь, ты предохраняешься, – сказал он, поворачиваясь ко мне лицом. – К чему нам нужны неприятности?

Вот так! Значит, о продолжении рода не могло быть и речи.

Все двадцать ступенек, ведущие со второго на первый этаж, я пропрыгала на одной ноге. Неприятности мне тоже были не нужны…»

Елизавета дочитала до конца странное послание и призадумалась. Кто был этот анонимный автор и зачем он передал ей эту странную повесть? Кроме имени физкультурника Валентина, Аноним не предложил ей никаких данных, позволяющих идентифицировать главных персонажей: кого-то, скрывающегося под местоимением «Я», какую-то «подругу» и «очкастого ботаника». Но упоминание о классике Горьком, сжимавшем в своей руке шляпу, было еще очень живо в памяти Дубровской. «Я не настоящая писательница, – звучало в ее ушах. – Я закончила пединститут».– «Ну, как Горький?» – «Стоит. Что самое удивительное, он так и не надел себе на голову шляпу».