Нажав на клавишу прекращения разговора, Бессарион задумчиво уставился в экран телефона и вполголоса произнес:

– Ну, и кто же ты такой, каратист? Не найдут военные – найду я… И тогда ты у меня поплачешь…

На сломанную дверь в палату первым внимание обратил Щепкин. И, придержав меня за рукав, знаком попросил не торопиться. Пожав плечами, я прошел мимо нужной нам двери и, добравшись до конца коридора, присел на подоконник, поглядывая на товарища.

Вовка в синеватых брюках, рубашке с засученными рукавами и шапочке выглядел заправским хирургом: мощные предплечья, бычья шея и особенно уверенный взгляд заставляли встречных пациентов и посетителей задавать ему вопросы о своем здоровье или о местонахождении того или иного отделения больницы. Слушая, как он непринужденно направляет людей в нужный им корпус, я даже немного позавидовал его целеустремленности – перед поездкой он часа полтора изучал поэтажную схему каждого корпуса клиники, запоминал фамилии ее руководства и места расположения их кабинетов.

Столик дежурной по этажу был пуст – медсестра, видимо, отошла куда-то по своим делам, – и Щепкин, нетерпеливо постукивая карандашом о его поверхность, принялся изучать лежащие на нем документы. Минуты через три девушка наконец появилась из дверей палаты в противоположном от меня конце коридора и тут же заторопилась к ожидающему ее «врачу».

Обаянию Глаза можно было позавидовать – уже через пару минут страшненькая молодая девчонка заливисто хохотала, слушая его байки, и в свою очередь, ожесточенно жестикулируя, рассказывала что-то его интересующее. За двадцать минут их беседы я чуть не озверел от ожидания – разговора мне слышно не было, а делать около окна было нечего. Разве что пялиться наружу, на располагающуюся перед корпусом стоянку машин…

…Два черных джипа, влетевшие на нее на такой скорости, что чуть не сбили пытавшегося выскочить из будки охранника, показались мне подозрительными еще до того, как из них посыпались явно вооруженные люди в почти одинакового покроя костюмах. Ну, не ездят в таком темпе к родным, лежащим в больнице, и все тут. Поэтому я напрягся, и не зря – ребята, рассыпаясь по двору, принялись блокировать именно тот корпус, в котором имели счастье находиться две наши скромные персоны. Вовка оказался рядом прежде, чем я решил подать ему знак тревоги:

– Надо уходить. У Макрина были гости. Видимо, спецы. Кормушка через тебя вышел на наш след. Выкинь симку из мобилы – наверняка она на прослушке…

– Угу, а вот и его люди, блин… – мотнул головой я, показывая замершие на стоянке машины.

– Хе, шустры, однако… – скривился в недовольной гримасе Глаз и приказал: – Идем… Мобилу оставь тут. Некогда ковыряться… Или постой… Дай ее сюда…

Через две секунды моя трубка оказалась в кармане халата неспешно гуляющего по коридору мужика с перебинтованной головой и загипсованным левым плечом. А мы, спокойно добравшись до служебного лифта, зачем-то поднялись на два этажа выше. Короткая пробежка по коридору привела нас к застекленному переходу в соседний корпус…

Повторить маршрут, по которому мы выбрались за территорию клиники, я, наверное, не смог бы и под пытками – понять, как в этой мешанине коридоров можно было ориентироваться, я не врубался в принципе. Но от этого еще больше зауважал своего друга и коллегу – именно его добросовестность в планировании сегодня спасла мою задницу от близкого знакомства с врагами Олега и K°.

– Так, мелковат ты, братец, немного… – критически оглядев меня с головы до ног, буркнул Глаз, как только мы оказались за территорией больницы. – Так, где там Олежка?

Предупрежденный о наших перемещениях Коренев въехал во двор буквально через три минуты – шансов на то, что не въезжавший на стоянку при клинике автомобиль привлек внимание людей Кормухина, было мало. Заскочив внутрь, я принялся переодеваться, слушая рассказ Щепкина о беседе с медсестрой, который оказался весьма и весьма интересен:

– По рассказам ее подруги, вчера в клинику приезжали какие-то военные и, до смерти перепугав персонал и охрану, сразу направились к Макрину. Как ни странно, после короткой беседы Бессарион как его там по батюшке, так и остался в палате. И даже без охраны. Видимо, рассказал все, что знал. Правда, говорят, пил весь вчерашний вечер и ночь – баба, которую ему туда подогнали, бегала в магазин раза три, не меньше. Так что делать в его палате сейчас нам было бы все равно нечего – он наверняка с дикой похмелюги и вряд ли что соображает. Кстати, еще одна странность, поразившая медсестру, – в день, когда его привезли, посетителей к нему ломилось немерено. А со вчерашнего дня, ну, если не считать людей Кормушки, – ни одного человека…

– А почему она решила, что те, кто к нему ломились, военные? – поинтересовался Олег.

– А хрен ее знает. Не менты – точно. Те бы ксивы показали. И не стали бы ломать двери в палату… Кроме Кормухина, некому вроде…

– Ладно, будем считать, что это был он… – хмыкнул Олег и удивленно посмотрел на не пытающегося переодеться друга: – А че это ты не переоделся, тормоз? Вон, Соловей уже как огурец…

– А мне и так хорошо… Я вот думаю, ты-то влезешь в Генкино шмотье или надо где-то новое искать?

– Опять гадость какую-то придумал? – Замерев на месте, Коренев пристально посмотрел на довольно ухмыляющегося друга и расцвел: – Языка? Блин, как я сразу не сообразил-то? Тупость!

– И не говори…

Мой наряд сидел на Олеге в облипон – если бы не наброшенный на плечи халат, ему можно было бы смело выступать на конкурсе на самый сексуальный прикид. Боясь лишний раз пошевелиться, чтобы натянутая на его могучем торсе ткань не лопнула по швам, он поинтересовался причинами, из-за которых я так плохо питался в детстве, а потом, мрачно посмотрев на ухохатывающегося от его вида друга, выбрался из тачки, и, отвесив Щепкину увесистый подзатыльник, первым пошел к облюбованной нами дыре в заборе. А я задумался о том, что вряд ли попаду в школу и к пятому уроку, на который должен прийти восьмой «А», и в ближайшие дни…

Шурик Болдин, или Балда, считал себя неотразимым. В принципе, внешне он выглядел достаточно неплохо. Высокий, под два метра, рост. Великолепная, чуточку «перекачанная» фигура. Смазливое лицо. Короткая стрижка. Уверенный, нагловатый взгляд. Дурацкие усики с маленькой, только вокруг подбородка, бородой. Вечные черные очки а ля американский коп. Спичка, зажатая в зубах. Рубашка, вечно полурасстегнутая, так чтобы было видно его грудные мышцы и поросшую кучерявым волосом грудь. Мачо, да и только. Приставленный ко мне чуть больше двух лет назад, Балда умудрился достать меня буквально за неделю – рассказы о победах на соревнованиях по карате перемежались с историями о его приключениях в Чечне и в Абхазии; упоминания о том, что он был чемпионом Рязанского воздушно-десантного училища по рукопашному бою – сообщениями о «вчерашних разборках с черными». Устав от его навязчивого внимания, я где-то через месяца полтора после его появления даже пожаловалась отцу – увы, по его мнению, мне нужен был именно такой телохранитель, как Болдин, и мне пришлось научиться выживать и в этой набившей оскомину компании. Где-то год назад он вдруг заметил, что я – женщина. И решил меня обаять. Шлепки по заднице с замечаниями типа «о, какая попка» или раздевающие взгляды, – естественно, в отсутствии папы, – казались ему лучшими комплиментами, о которых только может мечтать девушка. Увы, попытки от него избавиться ни к чему хорошему не привели – отец решил, что я все выдумываю, а оскорбленный до глубины души моим «предательством» охранник удвоил свои старания. Если бы не его плохое знание английского и не мой переезд в Оксфорд, я бы, наверное, повесилась. А так ко мне приставили Гришу, когда-то закончившего институт военных переводчиков, великолепно знающего язык, и я на год забыла про свои проблемы… Увы, как оказалось, зря…