Есть знаки, шепоты, слухи, намеки, что эти магические идеи возникают как по волшебству, обретают корни и форму, они – и существующая реальность, и футуристическое желание: от «тарнакской девятки» до разгневанных студентов в Греции, от недовольной молодежи во французских пригородах (racaille, «подонки», называл их Саркози) до граждан, протестующих против закона о договоре первого найма, от экологических сообществ, давших ростки в сельской Европе до сквоттеров и движения безземельных в городах Латинской Америки; «Грядущее восстание» описывает восстание, которое уже произошло. И в опустошенной, как после апокалипсиса, постбушевской Америке «Грядущее восстание» явилось сенсацией, альтернативное будущее было воспринято с восторгом, и не только завсегдатаями Starbucks. Тем временем уже на подходе испанский и португальский переводы, они готовы всколыхнуть Бразилию и другие части Латинской Америки, возможно, породив там еще одну революцию в революции.

Но в данное время не суть важно, реальное или воображаемое восстание планирует «Грядущее восстание»; важна неоспоримая способность книги подталкивать к действию и провоцировать, подстегивать и будоражить, вдохновлять и нарушать статус-кво, и возмущать власть предержащих – тех, кто боится потерять власть, тех, кто уже обнаружил, что их власть шатается, что ей угрожает содержание странной книжицы. Экспериментальные коммуны, к которым призывает и которые порождает «Грядущее восстание», радикальны потому, что основываются не только на принципе реальности, но также на принципе надежды: они намечают путь, по которому люди могут пройти вместе, могут найти друг друга в «сообществе надежды»; это идея, дорогая мистическому сердцу немецкого марксиста Эрнста Блоха. В начале своей великой трехтомной хвалебной песни надежде Блох описывает «голые стремления и желания», которые нарастают в нас, которые сначала выражаются как «влечение», как «контрэмоция ожидания» – она вырывается наружу, подталкивает к действию, поддерживает в нас надежду. Вскоре эта контрэмоция выгорает, становится «голодом», источником зарождающегося мятежного сознания, источником «“нет” – существующей плохой ситуации и “да” – лучшей жизни, брезжащей впереди».

«Грядущее восстание» вызвало жаркие споры не только о природе восстания, но и о природе повстанческого марксизма. Марксизм может многое почерпнуть из этой книги. Это поможет ему вырваться из формалистической смирительной рубашки, выработать свежую концепцию марксизма, более динамичную, перспективную и радикальную, концепцию марксизма, отказывающегося от старых надежных стереотипов, старых опор, поддерживающих ветхого старика. В ней идет речь о марксизме, который больше не предлагает абстрактную модель революции, навязанной сверху и продвигаемой в массы, которые отождествляют или не отождествляют себя с рабочим классом. Марксизм получает иное звучание как утопическое видение, контрэмоция ожидания того, как люди могут жить после капитализма. С этой точки зрения данная практика не может и не должна быть универсальной, применяться везде и к любому человеку – по меньшей мере в ближайшее время она будет касаться тех людей, которые, исходя из того, что они знают и что чувствуют, выходят из игры, решают жить иначе, создают посткапиталистические коммуны авантюристов-единомышленников, людей, которые работают вместе, практически, энергично, развивая свое индивидуальное «я»: они превращают свою жизнь в процветающий проект. Этот марксизм подпитывается повседневной жизнью и остается здесь, на уровне реальной жизни, это происходит, когда коммуны обзаводятся друзьями и связями, теоретизируют и действуют в унисон, расширяют свои сети, уплотняют свою сердцевину, становятся все сильней и сильней и присоединяются к внешнему миру, чтобы соединиться с другими коммунами. Вскоре одна коммуна сливается с другой, поскольку они взаимно обмениваются ноу-хау и конкретным трудом; через какое-то время к ним присоединяются новые люди, которые предпочли «выйти из игры» и объединиться, соединить свои стремления.

Через какое-то время прежде существующие в отдельности, разрозненные коммуны разрастаются, превращаются в более масштабные формы существования, в более плотные коммуны, в новые калейдоскопы возможностей: так эволюционирует революция, разворачивается магическое восстание, начинается исход из капитализма. «Должна быть решимость, чтобы порвать с обществом», – говорит Горц, с обществом «умирающим, которое никогда уже больше не возродится. Нужно иметь решимость, чтобы совершить исход». Этот исход будет интеллектуальным и практичным, этому исходу будут присущи новые идеи и уверенные действия, это будет дерзкий прыжок к свободе, свидетельство силы Мятежа, путешествие в зону безопасности, где могут собраться беженцы, не исключено, поначалу в небольшом количестве, чтобы жить без угнетения. Этот исход может породить новый тип quilombos, «киломбу», какие образовывали беглые рабы в Бразилии во времена португальской колонизации. В XVII веке киломбу были рассеяны по всей Бразилии и полны беглых черных рабов (часто ангольцев), осмелившихся восстать против своих хозяев и образовавших самодостаточные общины со своим сельскохозяйственным производством, в конце концов ставшие протосоциалистическими республиками[92].

Восстание – этот исход из капитализма и образование нового киломбу – нельзя зажечь, как лесной пожар, от искры, распространяющейся линейно, путем необходимой «исторической» логики или посредством штурма Зимнего дворца; скорее, магическое восстание резонирует, принимает форму музыки, самбы, «чьим фокальным точкам, пусть и рассеянным во времени и пространстве, удалось задать ритм собственной вибрации… Настолько, что никакое возвращение к нормальному не желательно и даже невообразимо». И через какое-то время люди начинают танцевать, раскачиваться под музыку, грув становится инстинктивным и заразным, это тип этнической музыки (world music), не ограниченный единственным языком, даже словами, в той же степени материальный, как и интеллектуальный, и впитанный и понятый, гигантский фестиваль, организованный безумцами обоего пола, которые живут в лесах: «У Жоржа Гэнгуана, “первого партизана Франции”, в 1940 году была единственная точка отсчета – абсолютное неприятие оккупации. Тогда для Компартии он был лишь “безумцем, живущим в лесах”; до тех пор, пока этих лесных безумцев не стало 20 000 и они не освободили Лимож»[93].