Что ж, даже если я не верю буквально в такого рода вещи, я верю, что умирающие люди – если у них есть время поразмыслить – склонны оценивать прожитую жизнь. Несомненно, это мой случай. Хотя я вовсе не хочу показаться самодовольной в негативном смысле этого слова, я чувствую, что не причинила никому вреда и умираю, почти не испытывая ни сожаления, ни чувства вины. Многочисленные электронные письма, открытки и бумажные послания, которые я получила, подсказывают мне, что я сумела быть полезной многим людям. Это, безусловно, одна из причин, по которой большую часть времени я чувствую себя относительно спокойно и могу надеяться на «достойную смерть».

Стремление умереть достойно восходит к греческим и римским авторам – Сенеке, Эпиктету и Марку Аврелию. Каждый пытался осмыслить вселенную, в которой существование всякого человека рассматривалось как крошечная щель света между двумя вечностями тьмы, до жизни и после нее. Советуя жить как социально, так и рационально, эти философы хотели, чтобы мы не боялись смерти, но приняли ее неизбежность в великом порядке вещей.

Хотя со временем воззрения этих «языческих» писателей вытеснили христианские видения Бога и загробной жизни, идея достойной смерти сохранялась на протяжении веков и продолжает влиять на наше мировоззрение. Об этом свидетельствуют названия современных книг – например, «Искусство умирать» (2019) Кэти Батлер[31] или «Как мы умираем: Размышления о последней главе жизни» (1995) Шервина Нуланда[32]. Последняя книга представляет собой откровенный и сострадательный рассказ о том, как жизнь покидает тело.

Конечно, как напоминает мне д-р П., смерть всегда индивидуальна; нет такой смерти, которая подходила бы всем, даже людям с одной и той же болезнью. Я могу постепенно слабеть, или один из моих органов выйдет из строя, или, если мне понадобится сильное обезболивающее, мое сердце может остановиться, и тогда я безболезненно умру во сне. Поскольку у меня есть возможность добровольно уйти из жизни, пока я еще в сознании и способна выражать свои желания, я могу сама назначить дату своей смерти. Помимо врача и медсестры из хосписа я попрошу, чтобы в этот момент рядом со мной были мой муж и дети.

Тем временем я всецело полагаюсь на персонал хосписа, который очень чутко относится к нуждам умирающих. Врачи и медсестры, кажется, предвосхищают мои вопросы еще до того, как я их задаю, и, основываясь на своей работе с другими, помогают сформулировать ответы. Я могу позвонить в хоспис в любое время дня и ночи, чтобы узнать, как принимать лекарства, которые уже лежат в моем шкафчике и в холодильнике. В случае крайней необходимости они пришлют кого-нибудь домой. Мы уже закончили оформление документов, в которых я категорически отказываюсь от реанимационных процедур. Каков бы ни был мой конец, я хочу иметь определенный контроль над тем, что со мной происходит.

Даже если я не боюсь самой смерти, я чувствую глубокую печаль от скорой разлуки с моими близкими. Несмотря на все философские трактаты и на все усилия врачей, от того простого факта, что мы должны расстаться, нет лекарства.

Ноябрь

Прошло уже шесть недель с тех пор, как доктор М. предположила, что Мэрилин осталось жить не больше одного-двух месяцев. Несмотря на это, Мэрилин держится бодро и выглядит очень даже живой. Недавно наш сын Бен разослал всем родственникам электронное письмо следующего содержания: «Всем привет! Похоже, наша дорогая мамочка все-таки будет с нами на День благодарения! Она просит, чтобы мы все собрались в Пало-Альто и отпраздновали этот день вместе».

Сейчас Мэрилин слушает запись лекции о Марке Аврелии. Неделя выдалась отличная: ее почти не тошнило, улучшился аппетит, появилась энергия. Большую часть дня она по-прежнему проводит на диване в гостиной: дремлет или любуется гигантским дубом за окном. И дважды на этой неделе она выразила желание пройти тридцать метров до почтового ящика.

Из-за болезни Мэрилин я стал критически относиться к собственным поступкам. Я кое-что покупаю на Amazon – батарейки, беруши, сахарозаменитель – и выбираю те же большие упаковки, что и прежде. Перед тем как нажать кнопку «Купить», я упрекаю себя: «Ирв, зачем тебе вторая упаковка из 30 батареек или 1000 пакетиков сукралозы? Ты слишком стар, ты умрешь раньше, чем используешь их все». В итоге я делаю более скромный, более экономный заказ.

Для меня не существует большего удовольствия, чем держать Мэрилин за руку. Я не могу насытиться ею. Так было всегда, еще со школы. Помню, одноклассники все время подшучивали над нами – мы держались за руки даже во время обеда, в школьной столовой, – но вот прошло семьдесят лет, а мы делаем это до сих пор. Я с трудом сдерживаю слезы, когда пишу эти слова.

* * *

Я слышу, как Мэрилин и наша дочь Ив смеются и болтают в одной из свободных спален. Мне интересно, чем они занимаются, и я присоединяюсь к ним. Они перебирают украшения Мэрилин – кольца, ожерелья, броши – и решают, кому из наших детей, внуков, родственников и близких друзей они достанутся после ее смерти. Обе явно наслаждаются процессом.

Хотя сейчас только 10 утра, я чувствую усталость и пристраиваюсь на одной из кроватей. Через несколько минут я начинаю дрожать. Несмотря на то что в комнате 20 градусов, я натягиваю на себя одеяло. От того, что сейчас происходит, мне становится жутко: не могу представить, чтобы я с такой легкостью мог расстаться со всеми этими памятными вещицами, в которых заключена история моей жизни. Мэрилин помнит, откуда взялось каждое изделие – где она его купила или кто его подарил. Мне кажется, что все исчезает. Смерть пожирает всю жизнь, все воспоминания.

В конце концов меня охватывает такая грусть, что я вынужден покинуть комнату. Спустя несколько минут я уже сижу за компьютером и печатаю эти слова, как будто они могут остановить бег времени. А впрочем… разве вся эта книга не подчинена той же цели? Я пытаюсь заморозить время: я рисую картину настоящего в надежде, что смогу перенести ее с собой в будущее. Все это иллюзия. Но такая сладкая.

Ноябрь

Я в своем кабинете, смотрю на пустые полки. На этих полках раньше хранились мои французские книги – не меньше шестисот томов, которые стояли в два ряда от пола до потолка. Сколько я себя помню, мы с Ирвом всегда были книголюбами. Подростками мы сблизились на почве книг и с тех пор не мыслили жизни без них. Наш дом полон книг. Кажется, я единственная, кто знает, где стоят большинство из них, но, как говорится, «и на старуху бывает проруха».

Вчера Мари-Пьер Ульоа, моя подруга с кафедры французского языка Стэнфордского университета, приехала со своим мужем, упаковала мои французские книги и увезла. Все они найдут новый дом в ее библиотеке и будут доступны ученым и студентам. Хорошо, что они не пропадут.