Глянула в глазок и тут же отшатнулась. Георгий. С букетом. На самом деле его появления я даже ожидала. Ну как-то очень внезапно образовалась у Сергея эта поездка с братвой в Астрахань. Якобы срочно понадобилось сопроводить большую партию браконьерской черной икры. Я передернулась. Раньше муж меня не посвящал ни в какие подробности их, так сказать, трудовой деятельности. Теперь скрывать хоть что-то перестал, не выходил, когда говорил по телефону по делам, голоса не понижал. А я себя от этого чувствовала что та жертва похищения, осознающая, что если от нее не прячут лица, то выхода отсюда уже не будет. Живьем уж точно. Но я сдаваться не собиралась. Нет, воевать с Сергеем мне не по силам. Но я что-нибудь придумаю. Потерплю, подожду, посовещаюсь с родителями, денег соберу сколько смогу. Пусть не сразу, но лазейка будет. Кто он такой, муж мой? Какой-то, прости господи, бандюк средней руки местного розлива. Он не всесильный! Нет! Нельзя об этом забывать из-за страха. Ведь до появления Михаила я почти себе уже позволила отчаяться и смириться. Его же пусть и недолгое присутствие рядом будто что-то мобилизовало внутри, напомнив, что жизнь не ограничена стенами квартиры, что уже стала клеткой, болью, в которую обратилась такая сильная когда-то любовь, временем здесь и сейчас. В ней есть свобода, есть радость, есть наслаждение настолько сильное, что и разум пока его внутри не уложит никак. Может, Михаилу я и не была нужна ни для чего, кроме секса, но он вдруг стал для меня живой водой. И за это низкий ему поклон, даже если больше никогда не увидимся и роль настоящего спасителя – это не для него.

– Лена, открой, это Георгий! – раздалось повелительное из-за двери одновременно с новым продолжительным звонком, явно намекающим на раздражение визитера.

Он мог меня услышать? Я была тихой. Или заметил тень, мелькнувшую в глазке? А может, все гораздо примитивнее и гаже? Сван точно знает, что сделал со мной Сергей и в каком я могу быть состоянии, он же услал его в эту поездку и вот тут как тут. Учитывая его уже вслух заявленный интерес ко мне, якобы случайное свидетельство измены мужа, это был бы вполне себе логичный следующий ход. Вот ведь… У Лены Крупениной еще какую-то неделю назад и мысли столь циничной о ком-то появится не могло, наверное. Но мои розовые очки разбили стеклами вовнутрь, и я уже не та Лена. И если уж руководствоваться той самой холодной циничной логикой, то мне стоит открыть дверь, впустить его и принять-таки предложение о переезде. Ведь, в отличие от Михаила, Сван сразу озвучил, что Федьку мы заберем и он готов позаботиться о его будущем. И вот уж кому злобствования моего мужа и его дружков не грозят. Только я больше не верю в щедро проливаемые на меня радужные перспективы и знаю, что все блага, каждое из них, придется отработать. И не факт, что попасть в лапы такого паука, как Сван, не в сотни раз фатальнее, чем искать выход из брака-тюрьмы с бешеным, но, будем говорить честно, довольно недалеким Сергеем. Не говоря уже о том, что меня буквально передергивает от мысли, что Георгий меня еще когда-либо коснется.

Я посмотрела в собственные глаза в отражении зеркала в прихожей, даже не вздрогнув от очередного раздражающе долгого звонка.

«Куда вы, близорукие смотрели, а?» – вопросила, рассматривая свои чрезмерно расширившиеся зрачки. Недалекий, жестокий, жадный, не способный на сочувствие и любовь. Вот какой мой муж, но я столько лет этого не видела в упор. Он так притворялся, таился, или я удовольствовалась лишь поверхностными взглядами, трусливо не заглядывая глубже. Больше нет смысла в этом разбираться.

– Лена, я знаю, что ты дома, – не унимался Сван. – Открой мне, голубка. Не бойся меня, я пришел помочь. Тебе нельзя оставаться, будет только хуже.

А я знаю. Надо же, практически слово в слово повторил сказанное Михаилом, а какой разный смысл мне слышится за этим. У Корнилова – это желание помочь, забота, вот уж какая есть. У Георгия же это угроза. Обещание, что непременно хуже и будет, если не будет по его. И от первого я отказалась. И от второго отказываюсь. Но опять же с насколько же разными эмоциями. Пропасть между ними.

Выпрямив спину и вздернув непримиримо подбородок, я дошла до комнаты сына, убедилась, что спит, поплотнее закрыла его дверь, наплевав уже на стук и уговоры открыть. Вернулась в спальню, забралась в постель и зарылась лицом в белье, что еще хранило аромат Михаила и нашего секса. Хотела поменять? Не к спеху. И визитеров с меня на сегодня уже хватит. Чего только стоило явление Оксаны Рубцовой с работы. Знала бы, что ее, бедолагу, так трясти начнет, и открывать бы не стала. Не ожидала ее прихода, но не выставлять же уже было. Предложила чаю, а она так и просидела безмолвно на кухне, пялясь на меня огромными глазищами, будто призрак увидала, и все под столом пальцы тонкие растирала. Только уже на выходе спросила почему-то шепотом: «Лена, как помочь?» А я отчего-то раскисла, носом захлюпала и вывалила ей, что пока нет выхода. Не вижу его. Что страшно, не так за себя, как за Федьку. Что видел, что понимает все, что его защитить от этого не в силах. Он, бедненький, и слег от всего этого. Температура уже два дня, но молчит. Не плачет, не капризничает, ни о чем меня не просит. Почти не кушает, не смотрит на игрушки любимые, спит или сидит на кровати, в окошко смотрит. А мне от этого сердце кто как тупым ножом кромсает. Гадкая мать, хуже нет, раз не знаю что сделать. И каждый раз, как смотрю на сына, с ужасом спрашиваю себя, кого выберу, если совсем уж туго станет. Его, забрать, сбежать сломя голову, наплевав на обещанные кары, или родителей, которым таким приговор почти сто процентов подпишу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Я знаю что делать, – глянула девушка как-то пугающе странно, словно сквозь меня, и ушла, а я испугалась теперь еще и за нее и принялась корить себя за болтливость, пока не ворвался Михаил и не вышиб все из головы.

Стук и звон наконец прекратились, и я, вдохнув последний раз, не запрещая себе наслаждаться, встала и пошла на кухню. Хватит сидеть сгорбленной, испуганной мышью, охая и лелея все больные места. Хоть что-то да от меня зависит. Я на скорую руку напекла Федькиных любимых печенек, разложила диван в зале, достала наши игры, поставила в видик кассету с его любимыми мультиками.

– Вставай, воробушек, я приготовила вкусняшку, – стала будить сына и не позволила себе потерять улыбку, когда, едва открыв глаза, он испуганно глянул мне за спину. – Пойдем, малыш, будем как всегда в выходные смотреть мультики и трескать печеньки с молоком.

– А папа не заругает? – обнял он меня за шею, когда я подхватила его с кровати.