Солдаты расхохотались.

Артист, сидя на лавке, уперся ладонями в свои острые колени и, вытянув вперед голову, шутливо возмутился:

— А ты сам, отец родной! Забыл, как мы на той неделе по твоей милости варана сожрали?! А?! — Он встал во весь свой длиннющий рост, искривил ноги, вытянул руки книзу и, очень похоже копируя Шестака, сделал пару шагов со словами: «Ловите его, ловите! Он мясистый! Не то что змеюка поганая! Деликатес убегает!» — Он снова присел на лавку. — Конечно, мясистый и вроде даже вкусный. Только на следующий день после этого деликатеса мы всю позицию, до самых мин, позасрали. Потом, когда Барсегян про это узнал, он нам сказал, что мы такие придурки, которых даже на свете не бывает! Варан, оказывается, падалью питается! Теперь только за черепахами ходим, продукт проверенный.

— А как Барсегян про это узнал? Сами ему рассказали? — спросил Андрей.

— Нет, — ответил Шестак. — Он приехал службу проверить, как на дорогу перед позицией глянул, так и догадался.

— У него БТР на дерьме забуксовал! — добавил кто-то из солдат.

— Нас и духи взять не смогли, потому что на дерьме поскользнулись! — хохотал Артист.

Посмеявшись от души, Андрей обратился к присутствующим:

— Хорошо, что веселитесь, мужики, только с этого дня вылазки за провиантом отставить. Объясняю. Позавчера духи в гости приходили? Приходили. Откуда? С фронта — в лобовую, прямо на огневые точки шли. Им что, жить неохота? Охота. Они знают, что с тыла и по флангам мины стоят. Вы им сказали? Нет. Наблюдают они за нами. И волну нашу по рации, скорее всего, слушают. У них тоже разведка работает.

— Точно! А я-то думаю, чего последнее время помехи идут, когда мы по рации переговариваемся, — сказал один из солдат.

— Отставить перебивать! — строго одернул солдата Шестак.

— Вот, — продолжил Андрей. — Вполне может быть, что в следующий раз их будет уже не двадцать, а сорок. И, скорее всего, с гранатометом. Так что, мужики, готовиться будем. Завтра с патрулирования привезем камней, какие сможем в БТР погрузить, и будем укреплять позиции. — Он сделал паузу и посмотрел на солдат. — О себе скажу. Служил на полигоне под городом Горьким командиром мотострелкового взвода. До настоящего времени в боевых действиях участвовать не приходилось. Надеюсь, что с помощью вас, имеющих боевой опыт, быстро освоюсь. Моим заместителем по-прежнему остается сержант Шестак.

— Есть! — Шестак принял стойку «смирно».

— Вольно! Всем готовиться к смене. Сегодня ночью с вами стою я.

— До смены полчаса! — сказал Шестак и посмотрел на бойца-узбека с перебинтованным ухом. — Мамаджонов, тащи сюда железяки!

Боец ушел за блиндаж и вернулся с охапкой бронежилетов. Он положил их на лавку и снова ушел.

— А что у него с ухом? — спросил Андрей.

— Позавчера ночью пуля порвала. Санинструктор намазал мазью и зеленкой. Сказал, срастется. Сегодня утром тоже приезжал, перевязку делал.

— Что сказал, срастается?

— Сказал, что ухо не жопа, на нем не сидеть. Срастется, куда денется. Я, товарищ старший лейтенант, самолично смотрел на перевязке. Опухоль спала, гноя нет. Дырка срастается.

— Так. Ясно. Какой порядок завтрашнего патрулирования?

— В пять утра к нам подходит тягач. Мы на бэтээре в составе экипажа из трех человек сопровождаем его до опасных участков. Он их катками прокатает — и назад на КП роты. Колонны с шести часов утра начинают двигаться. Мы патрулируем эти места до двадцати одного часа. Потом возвращаемся и несем службу вместе с водителем до утра на случай выезда по тревоге.

Бойцы, заступающие в ночь, снова собрались под навесом и надевали бронежилеты. Последним подошел Артист.

— Ну, Илья Муромец, — обратился он к Шестаку, — где тут мои латы и доспехи? А также лук со стрелами и коняшка?

Андрей с интересом наблюдал за бойцами. Артист на самом деле обладал театральными способностями. Видно, что Шестак и остальные были довольны его шутками и безобидным ехидством, воспринимая их как потеху.

— Вон твоя коняшка, Алеша Попович! — Шестак указал на БТР. — Сегодня ты у нас не богатырь, а Анка-пулеметчица! Понял? Смотри, в башне не захрапи!

Артист, уже напяливший бронежилет, обхватил ладонями свою голову, а точнее, каску на ней, и жалобным голосом, глядя на Шестака, заканючил:

— За что мне такое наказание, Чапай?! Я в башне мозжечком тронуся! Боюся я в башне одна! То ли дело в тачанке с Максимкой! Может, я лучше буду богатырские обязанности исполнять? Дозором ходить буду! — Он повесил на шею автомат, сморщил лицо, отчего его нос стал казаться еще длиннее, надвинул каску по самые уши и, подгибая ноги, на носочках стал выхаживать туда-сюда, хриплым голосом декламируя классика:

— И днем и ночью кот ученый все ходит, ходит…

— Под себя! — проорал Шестак. — Строиться! Сигареты на ящик!

Бойцы быстро достали из карманов и побросали на ящик пачки сигарет под названием «Охотничьи», после чего построились в шеренгу.

— Разрешите развести? — обратился Шестак к Андрею и, получив согласие, отдал команду:

— Напра-во! По постам шагом марш! — и сам последовал за строем в окопы.

Трое солдат из дневной смены, войдя под навес, повесили автоматы на крюк у входа в блиндаж и, открыв термос с едой, приступили к ужину. Андрей тоже надел бронежилет, каску, взял автомат и пошел в траншею. За горами постепенно затухали последние красно-оранжевые лучи. Быстро темнело. Подошел Шестак.

— Иди отдыхай. Спасибо. — Андрей пожал ему руку. — Я утром на патрулирование, ты за старшего. В пять разбужу.

— Приемник в блиндаже послушать разрешите? Духовской, с рейда. «Санье» называется. Все подряд ловит.

— Слушай, конечно, только негромко.

Шестак ушел в блиндаж. Андрей прошелся по траншеям. Бойцы молча вглядывались в стремительно чернеющий пейзаж, опираясь локтями на бруствер. Стало тихо. Ночь будто бы подменила людей, которые еще недавно весело смеялись над шутливой перебранкой Артиста и Шестака. Сейчас их лица в неярком матовом свете восходящей луны были сосредоточенны и серьезны. Башня бэтээра время от времени поворачивалась. Артист просматривал окрестности через пулеметный прицел.

Луна довольно ярко светила своим желтым шаром. Видимость действительно была сносной для привыкших к темноте глаз.

Андрей расположился в центре позиций рядом с бэтээром, так, чтобы все бойцы были в поле зрения.

Он думал о том, что впервые в жизни заступил на настоящее боевое дежурство. Рядом в окопах несли службу и в самом деле, как сказал Барсегян, пацаны, каждый со своей похожей биографией — школа, армия, война, после которой все они имели свои планы на жизнь. Сам же он пока не строил конкретных планов. На ближайших два года они были уже построены, а каждый последующий означал для него прибытие к новому месту службы. Ну, разве что стоило бы подумать о женитьбе, потом, через пару лет. Увы, предыдущая служба в условиях полигона, с жизнью в ограниченном пространстве военного городка не очень-то способствовала развитию ожидаемого им бурного романа, который, по его мнению, должен был стать прологом к началу семейной жизни. Контингент противоположного пола был строго разбит по категориям, исключающим какие-либо серьезные контакты: офицерские жены и их иногда взрослые дочери. Малейшее внимание в сторону дочерей трактовалось как серьезная заявка на поход в загс. Такой вариант его не слишком устраивал и был им отнесен в разряд неприкосновенного запаса на последний, почти смертельный случай. Андрей, который и сам был старше стоявших в окопах солдатиков всего-то на пять-шесть лет, мечтал когда-нибудь поехать в отпуск к Черному морю и там, среди кипарисов, под шум морской волны и трели цикад встретить барышню своей мечты. Это казалось ему гораздо более романтичным, чем объясняться в любви в дремучих зарослях лесов полигона, у болот, постоянно отмахиваясь от комаров.