Очнулся я в раю.

Белоснежные подушки, простыни, балдахин надо мной, потолок, поблескивающий золотом в свете свечи, горевшей у изголовья, наконец, ангел в простой белой сорочке с глубоким вырезом, отороченным тонким кружевом и бессильным скрыть тяжелые груди.

Ангел был красивой женщиной, которая со знанием дела и любовью обтирала мое просторное тело мягкой тряпицей, смоченной в какой-то ароматической жидкости.

Когда она оперлась коленом о край кровати, чтобы дотянуться до моего лица, я привлек ее к себе и овладел ею, причем с первых же движений стало понятно, что она готова сотрудничать с большим удовольствием и во всеоружии богатого опыта.

Сполна насладившись друг другом, мы лежали бок о бок, держась за руки, и вот тогда только я и спросил:

– Что скрывает твоя маска, прекрасная незнакомка? И где я? Как называется это райское место?

Это была даже не маска, а чехол для носа, державшийся благодаря заушникам из тонкого крученого шелка.

– Следы собачьих зубов, – ответила дама. – Находишься же ты, друг мой, в поместье маркиза де Бриссака, а я – его жена, но можешь звать меня просто Манон…

– Маркиза… – Я был растерян. – А что мой друг? Что с ним?

– Пуля попала ему в голову…

– Пуля! Боже правый, вот почему он вскрикнул!..

– Он не приходит в сознание, и доктор говорит, что сон его может длиться годами…

– То есть он…

– Увы, сейчас он – живой труп. Кто он? И как твое имя?

– Мишель, – сказал я, давая волю руке. – Мишель д’Анжи к вашим услугам, прекрасная маркиза! А шрамы на вашем волшебном теле тоже оставили собаки?

– Манон, – поправила меня маркиза, снимая сорочку. – Что ж, милый Эней, похоже, ты знаешь толк в Дидонах…

Поистине, она была ненасытна.

А я – я все еще не мог сообразить, правильно ли поступил, назвавшись именем ее дальнего родственника.

Мадам Жозефина несколько раз упоминала маркиза в разговорах, ругая его за бессердечие и скупость, но как-то призналась, что их родственная связь теряется в глубоком мраке ортокузенных и кросскузенных браков. По ее словам, в молодости де Бриссак был буйным распутником, но однажды в его жизни произошло нечто такое, что преобразило его: он женился на какой-то бедняжке и занялся науками. Мадам Жозефина именно науки и бедняжку винила в том, что маркиз перестал бывать в свете, не отвечал попрошайкам и вообще вел почти монашеский образ жизни.

Как он отнесется к дальнему родственнику, о котором ничего не знает, а возможно, и знать не хочет? И кой черт дернул меня за язык, заставив назваться чужим именем? Почему я это сделал? Инерция игры, заставлявшая меня представать перед каждой новой женщиной в новой роли? Возможно, маркиз и не выгонит нас сразу, учитывая ранение Мишеля, но как долго он будет терпеть двоих молодцов – ну пусть даже одного – рядом с женой, жаждущей любви, как пустыня дождя?

Впрочем, должен признать, что от всех этих вопросов я легко отмахнулся: юность уверена, что завтрашние счета придется оплачивать по вчерашним ценам.

– Надо тебя представить маркизу, – сказала Манон, дергая сонетку. – Ты как будто растерян, мой друг…

Дверь распахнулась – вошел лакей.

– Этого юношу необходимо одеть подобающим образом, – приказала маркиза.

– Мадам. – Слуга поклонился, потом обратился ко мне: – Не могли бы вы встать во весь рост, мой господин?

Я замешкался: мне еще не приходилось щеголять нагишом перед мужчинами.

– Да брось! – со смехом сказала маркиза. – Анри тебя не укусит!

Я встал.

Слуга сделал шаг к кровати, несколько мгновений вглядывался в меня, словно хотел запомнить навсегда, поклонился и вышел.

– Владеешь ли ты латынью? – внезапно спросила маркиза. – Другими языками? Хорош ли у тебя почерк? Умеешь ли хранить тайны?

Назвавшись Мишелем, я был вынужден вести себя как он, чтобы не сфальшивить в неподходящий момент. Манон, конечно, ничего не знала о моем друге, поэтому не могла понять мою игру, но я-то знал почти все, а потому и не мог выйти из образа.

– Да, мадам. Итальянским. Да и да.

– Секретарь маркиза уже лет пять мочится мимо горшка и пользуется лупой, чтобы разглядеть на глобусе Африку. Человек, который был нанят для его замены, оказался импотентом, и мы были вынуждены отказаться от его услуг…

– Мы? – почтительно переспросил я.

– Если ты справился со мной, справишься и с бумагами мужа. Я представлю тебя ему как своего официального любовника…

– Мадам…

– Манон! – Она топнула ножкой. – Но тебе придется держать своего жеребца в стойле. Узнаю, что ты с кем-нибудь путаешься, – убью!

И захохотала во все горло.

– Никому еще не удавалось уестествить меня так, чтобы я почувствовала себя желанной, так, словно я любима a capillo usque ad ungues[53], но тебе удалось, – проговорила она серьезным тоном. – Не разочаруй меня, Мишель, и все твои надежды оправдаются.

В дверь постучали – вошел слуга с одеждой для меня.

Одеваться мне пришлось под внимательным взглядом маркизы.

– Неплохо, – сказала она, потрепав меня по щеке. – А теперь, Анри, доложите о нас маркизу!

Догадываясь, что дом маркиза велик, я все же не предполагал, что он так огромен.

Коридоры, лестницы, залы следовали один за другим, наконец мы оказались в галерее, из которой открывался вид на парк, освещенный вдали красными всполохами. Какие-то люди брели за деревьями, толкая перед собой тачки с мешками. Из одного мешка торчала человеческая рука, но, скорее всего, мне это показалось – даже при моем идеальном зрении разглядеть детали на таком расстоянии было трудно.

– Там садовые печи, – сказала маркиза, поймав мой взгляд. – Садовники сжигают в них ветки и прочий мусор, нагревая котлы с водой. Горячая вода поступает в дом и сады Виверны – так называется наша оранжерея. Очень практично и удобно. Нам сюда.

Я насторожился, услыхав знакомое название – сады Виверны, но промолчал.

В приемной мы столкнулись с широкоплечим вислощеким господином, который вышел от маркиза, прижимая к груди шляпу с высокой тульей. Он окинул меня оценивающим взглядом, любезно с нами раскланялся и скрылся за дверью.

– Кто этот господин? – спросил я.

– Сансон, – небрежно ответила маркиза. – Палач. Некоторые называют его Великим Сансоном. Вчера он отрубил голову Луи Капету. Да не делайте вы такого лица, Мишель! Да, господин Сансон вчера казнил короля Франции, отрубив ему голову. У нас больше нет короля, мой друг, и никто не знает, хорошо это или плохо…