— …представляете, она та самая девушка, которая сфотографировала тех подонков… и, представляете, я её узнал: она к нам в приход ходила — со мной и братом, когда мы еще под столом с ногами умещались; мы уже тогда с Шоном поспорили, кто на ней женится, а её родители взяли да переехали на Верхнюю Набережную…

— Я не собираюсь выходить за тебя замуж, — произнесла она, отстраняясь, когда они вышли на улицу; в потемневшем небе расцветали любительские фейерверки; Патрик засмеялся — как мальчишка, сделавший пакость, в общем, славный мальчишка — молодой и живой; в воздухе пахло порохом, маслом и брусникой.

— Ничего, я подожду…

— Парни всегда так говорят; как петухи; но я вообще не собираюсь замуж, — щеки её горели, еще чуть-чуть — и поругаются, — я терпеть не могу, когда меня делают не собой, а своей; зачем ты позвал меня? я уже не верю в Бога, давно не хожу в приход, — он почувствовал сквозь куртки её страх и обнял вновь, крепко-крепко, будто только обрел или прощался навсегда; и они стояли так посреди текшей, как вода и время, толпы; и она спросила: — Что за праздник, не знаешь?

— Масленица — у православных; ты не знаешь такого праздника?

Она покраснела, объяснила:

— Я в конце февраля обычно к дедушке с бабушкой уезжаю; за город, в Прибрежное; у них там ферма — помогаю, в кирзачах хожу; а в этом году я отпуск в сентябре взяла — в Германию ездила, на выставку черно-белой пейзажной фотографии…

— Звучит безумно, — согласился юноша, — но пойдем тогда, покажем тебе Масленицу; я обожаю блины.

И увлек её в самую гущу толпы; Арвен крутила головой и опасалась за «Никон» в рюкзачке, затем крикнула Патрику: «подожди» — и вытащила фотоаппарат; а следующей ночью, проявляя фотографии, поняла: оно вернулось — то, что делает душу бессмертной; глаза, губы, руки, профиль — он был само совершенство; и она села в кресло с поломанным подлокотником и думала-думала-думала; мысли кружились в ритме «Вальса цветов»; потом взвизгнула от счастья и побежала на кухню пить кофе…

— Посмотри, — сказала она утром Марьяне, положила пакет на стол, будто букет цветов; Марьяна крутилась на стуле а-ля пианинный, пила кофе, черный, как пиратский флаг, ела пирожное со сливками и кусочком ананаса и курила одновременно две сигареты: «Монте-Кристо» и «Вирджинию легкую» — никак не могла выбрать; вокруг на столе валялись бумажки, исписанные телефонами и ракурсами, карандашные наброски и вырезки из журналов — с понравившимися фотографиями; Марьяна взяла, раскрыла, посмотрела внутри; «солидно» «это за ночь…»; села рядом, налила себе кофе, хотя такой она не любила, и смотрела, как Марьяна смотрит.

— Красиво, — наконец, — очень красиво; хотя это пошлое слово; но емкое; просто преступно и нестерпимо. Ты куда-нибудь это отправишь; всенепременно, я прослежу; и — в Париж бы; у них как раз в апреле черно-белый портрет… И — это он?

— Кто он?

— Убийца, или… ой…

Арвен засмеялась; пролила кофе на брюки; за окном на карниз сел огромный серый голубь и стал задумчиво чистить клюв.

— Нет, брат убитого; да какая разница, кто он…

— Он — то что надо; красивый, или даже — нет, не красивый, а прекрасный: красивые — они же однополосные, как автострада; а прекрасные — что лунный свет… — она повернула фотографию, где Патрик смотрел на фейерверк, — снизу вверх, подбородок заострен, огромные ресницы, и рассыпающийся огонь отражается в глазах, как в озере. — Я бы отправила в Париж, правда…

— Мне не слава нужна, — ответила Арвен и взяла ту, где он держал на плечах незнакомую девочку с букетом воздушных шаров, — моя любимая; смотри, он в черной куртке, девочка в белой…

— …а он сам, — закончила Марьяна, — ты влюблена; презренно и откровенно, накануне весны.

— О, Марьяна, разве я могу влюбиться? У меня вместо сердца лед для виски.

Марьяна посмотрела на Арвен; словно та сказала неприличность; подругами в общепринятом значении — совместные походы в супермаркет, разговор телефонный на час и секреты детства — они не были; просто очень разные — как разные страны; Прованс и Исландия; просто немного похожи: ну… обе девушки — как кодекс чести; и сказала, словно о лекарстве от гриппа:

— А ты попробуй…

И отвернулась на свои дела: кофе, пирожное, звонки; Арвен собрала фотографии, постучалась к редактору; «в час; на площадь — коллекция пальто» «с кем? Марьяной, Алексом, Олегом, Астрид?» «одна»; она поела в «Красной Мельне», напротив редакции, — похоже на рассказ, где встретятся парень и девушка: она в красном платье, он — писатель; потом она умрет, и он напишет легенду, снимут фильм; много цвета: красные декоративные крылья крутились, словно Земля вокруг Солнца, что-то космическое-кармическое; ей нравилось остановиться на входе и выходе и послушать, как они скрипят — еле слышно, словно снег начинает идти; в обед народу мало, совсем никого, — не накурено, не наговорено; помидоры с домашним майонезом, омлет с сыром, два глясе, виноград; потом поехала на площадь Звезды. Ветер с порта был ураганный, даже хотелось придумать ему имя. Полы длинных пальто; два черных: одно с капюшоном, другое — без; синее — акварель, изображающая море в ночь; и зеленое — темно-темно, изумруд, что-то такое; развевались и закручивались; декорации срывало, ассистентка была в отчаянии. «Домой», — махнула Арвен рукой; невозможно работать, пусть ругаются — лед у берегов тронулся, ветер с севера будет еще с месяц; будем снимать в помещении: старинные кресла, бокалы с красным; а потом повернула опять к «Красной Мельне» — озарилась: кафе закрыто зданием краеведческого музея; и было счастье, оттого что получается. Девушки смотрели на красные крылья, опирались на перила, поднимались по лестнице снизу — блестящие под шляпой глаза; мой Париж далеко на севере; а вечером она опять приехала на троллейбусе в старый деревянный приход и привезла Патрику фотографии.

— Это тебе… это ты…

Он смотрел долго и медленно, будто не знал человека на фотографии, но должен был обязательно запомнить — встретить в незнакомом городе, передать пакет; подошел отец Ферро, мрачный мальчик-служка, теперь в джинсах и свитере с Гарри Поттером, какие-то прихожане; шумно завосхищались, захлопали Патрика по спине, заговорили простые комплименты: красиво, похоже на настоящие, а вот здесь — на Шона; а она всё боялась, что обидела кого-то, далекого, словно в тумане.

— Тебе понравилось? — спросила она, когда вышли; свет оранжевых фонарей падал на лица и делал их похожими на иконы — бронза и золото; Патрик шел, подняв плечи, в своем черном пальто и голубых светло джинсах; ботинки одновременно узконосые и тяжелые — можно гулять с девушкой, можно бить кого-нибудь по ребрам; и молчал, словно у него что-то болело.

— Красиво; только разве это я? Я некрасивый…

— Ты очень красивый, очень, — Арвен занервничала, — ты… ты такой необыкновенный; ты не заканчиваешься, понимаешь… Есть люди: смотришь, как они улыбаются, сердятся или говорят о красивом, — и всё, на этом их красота заканчивается, как гроза; а ты… ты можешь говорить о самых простых вещах: о погоде, о кофе, о любви — и тысячу раз меняешься; тени от густых ветвей на стене…