подал мысленную команду Александр. — Леша, ты идешь чуть позади нас. Можешь не отвечать.

Стараясь идти почти неслышно, троица двинулась вперед, нагибаясь под ветками и осторожно наступая на землю. Беззвучно им удалось пройти еще несколько сот метров. Между стволами деревьев впереди замаячил большой костер. Его было видно издалека — за толстыми соснами и березами узкими щелями полыхало пламя. Оттуда же доносились рык и грубые окрики, треск и грохот. Компания решила подобраться еще чуть ближе.

Спрятались они, присев за самыми широкими стволами из тех, что были надежно укрыты от прямого света со стороны костра. Увиденное шокировало Алексея. По огромной поляне, вытоптанной мощными ножищами, бродили десятки таких же созданий. Живых, вполне здоровых и ничуть не меньше той туши в картофельном поле. Некоторые перемещались вразвалку, другие ходили, используя передние лапы для опоры, как гориллы. Лапы третьих были заняты переноской стволов поваленных деревьев. Одно чудище легко переносило довольно толстое и длинное, почти в 10 метров, бревно.

Среди крупных особей возилось несколько поменьше — они вполне могли быть потомством этого стада, но только каждый такой ребенок был ростом со взрослого человека и почти в полтора раза превосходил его шириной плеч. Стоит ли говорить, что уродливы малыши были так же, как и их родители.

По бокам от костра и за ним Леша рассмотрел несколько невысоких строений наподобие землянок. Высотой они были в 5–7 длинных бревен, сверху перекрывались торчащими во все стороны ветками с небольшим уклоном в сторону.

— Цивилизация, чтоб их, — раздался в голове у молодого человека голос Александра. — Их здесь не меньше сотни на виду. Дети. Они уже что-то строят. Чтоб их… Пора нам уходить отсюда. А потом решим, что делать дальше.

Со стороны поляны раздался оглушительный рык. Все трое внимательно всматривались в происходящее. Из крупной землянки выбрался, прихрамывая, очередной монстр. Он размахивал ручищами, рычал и показывал в направлении деревни.

— Уходим и быстро, — скомандовал Филимонов и все трое дружно отошли от края поляны и как только костер скрылся за лесной чащей, ускорили шаг, чтобы побыстрее добраться до деревни.

Глава VIII

Любовь Михайловна торопливо заперла за собой дверь. Сухие ладони нестерпимо дрожали, колени тряслись. Связку ключей старушка повесила на прежнее место, на гвоздь рядом с дверью, и села на стул. Развязала тугой узелок платка и белая ткань выскользнула из обессилевших пальцев на пыльный деревянный пол. Она закрыла глаза, морщинистое лицо слегка разгладилось. Тросточка стояла рядом с ней у стены.

— Люба… — почудился ей тихий знакомый голос. — Любаша.

Бабушка подняла голову и вздрогнула — она видела перед собой давно почившего супруга. Семидесятилетний дед выглядел знакомым и чужим одновременно. Он стоял неподвижно и шевелились только лишь его губы.

— Гриша, — женщина привстала со стула, — откуда ты здесь, ты же…. — она не смогла сказать слово «умер» и разрыдалась.

Прерываясь всхлипываниями, она поведала супругу историю о двух мальчиках. Она снова попыталась подвинуться к нему ближе, привстать или подвинуть стул, но сил не хватало.

— Как же так, — продолжала она причитать, — я же не хотела, я бы никогда их не тронула.

Где-то неподалеку истошно орала кошка. Женщину охватил ужас — в ее доме никогда не было кошки. Внезапно стало светло — свет лился из каждого окна, из каждой щели. Гриша прошел мимо и распахнул запертую дверь. Снаружи было ослепительно ярко и женщина ощутила летнее тепло, резко контрастирующее с холодом внутри дома.

Она привстала, повернулась взять палку, с которой последние недели выходила на улицу, но не нашла ее на том месте, где оставила и поковыляла без нее. Через пару шагов она обнаружила, что может нормально передвигаться и без палки. Ее движение больше не сковывали старческие болезни, соляные отложения и больная печень.

Перешагнув через порог, Любовь Михайловна оказалась в высокой, выше, чем по колено, траве. На неестественно голубом небе полыхало преувеличенно яркое солнце. Из сада за ее домом пронеслась стайка щебечущих птиц и исчезла в густой роще на противоположной стороне. Женщина повернулась — лес окружал поляну со всех сторон. Существовали только ее дом, сад и огромный лес. И Гриша. Он стоял чуть поодаль, примерно в середине поляны и смотрел прямо на нее. Где-то рядом яростно взвыла кошка. Неестественный мир покачнулся и пропал.

Любовь Михайловна очнулась на полу в темном коридоре своего домика. На полу лежал белый платок, тросточка стояла у стены. Женщина охнула, протянула руку к платку и замерла. На коже не осталось ни проступивших синих жил, ни старческих пятен. В голове снова прозвучал голос мужа: «Люба…» — и она поднялась на ноги. За окном поднималось солнце.

Со всех ног она бросилась в комнату к единственному зеркалу, взглянула в него и громко охнула, увидев в отражении молодую девушку с густой гривой черных, как смоль, волос.

* * *

Василий и Палыч вернулись из квартиры Семена. Увиденное требовалось хорошенько обдумать и обсудить. На столе в кабинете Чернова стояли чашки с остывшими остатками дневного чая.

— Может, у тебя есть, что покрепче? — с надеждой в голосе спросил Палыч.

Дед Василий молча открыл ящик, вытащил оттуда круглую бутылку с коньяком и кинул другу. Тот поймал ее на лету.

— Ты всегда хранишь непочатые бутылки в своем столе? — слабо улыбнулся старик.

— Исключительно на тот случай, когда зову тебя в гости. — Чернов отошел от стола к книжному шкафу, начал быстро перебирать книжные корешки. В это время Палыч вытащил пробку и плеснул немного темно-коричневой жидкости в чашку.

— Ты сказал, что у тебя есть хоть какое-то объяснение тому, что мы сегодня видели.

— Есть, есть, — пробормотал Василий, продолжая перебирать книги. Наконец, он извлек одну, сильно потрепанную, еще в кожаном переплете. Тиснение полностью потеряло краску, листы, местами надорванные и лишенные уголков, были покрыты чернилами, нанесенными еще при помощи гусиного пера.

— Ну, так? — нетерпеливо спросил Палыч, отхлебнув из чашки. — Ммм, давно не пил такого! — он посмотрел на бутылку. — Что это?

— Коньяк, — Василий оторвал глаза от книги. — Армянский. Ему около полувека.

— Сколько? — поперхнулся Палыч. — Ну ты даешь, он же на вес золота.

— Ты его все равно открыл, так что придется допивать. На трезвую голову ты во все происходящее вряд ли поверишь.

— Да ну, — фыркнул Палыч, тряхнув головой. Кустистые брови старика сдвинулись, лоб наморщился еще сильнее. — Я верю почти во все. Вот только, что американцы на Луне были — не верю. И в бога — не верю. Ну и…

— Я понял, — перебил его Василий. — Ты у