рассудок и здравый ум оказываются глухи к женским мольбам. Ремень стегает стену и спину послушницы; девочка убегает и тем самым разжигает ещё большее пламя: Хозяин Монастыря – едва ковыляя – гонится за ней с криками и ударами. Я хватаюсь за голову и валюсь в кресло, мысли мои очерчивают ситуацию безумием; мы пропитались им и ныне гуляли по острому лезвию.

То было неправильно.

Всё было неправильно.

Спустя мгновение Хозяин Монастыря возвращается: роняет тело на диван, ремень – на пол, тяжёлый вздох – в воздух, а едкий взгляд – на меня.

– Успокоился? – спрашиваю я.

– Прошу, сходи до этих идиоток, – просит мужчина и, откинув голову на подушку, закрывает глаза. – Сами они вряд ли догадаются отвести эту дурочку к лекарю.

– Надеюсь, тебе полегчало.

– Вот только ты не заводи.

Исполняю просьбу.

Несчастная лежит меж комнат и собирает испуганные взгляды. Тело её – руки, ноги и спина – исполосованы, покрыты отметинами, должные скоро стать гематомами. Досталось ей нещадно, слёзы застряли вместе со словами в горле. Следовало ли мне бояться Хозяина Монастыря?

– Какого чёрта, – обращаюсь к подглядывающим послушницам, – вы наблюдаете, а не помогаете сестре? Трусливые кошки, не ждите милости богов за своё равнодушие.

Поднимаю девочку и, приговаривая утешающие слова, веду к лекарю. Ударяю губами взлохмаченную макушку: горчичные волосы разят потом и парфюмом. Утверждаю:

– Ты знаешь Хозяина, знаешь его нрав, – приглаживаю саднящие запястья и замираю у дверей в госпиталь. – И знаешь, как он нетерпелив к вашему неуважению. Ты повела себя невоспитанно, не по статусу близкой к хозяевам послушницы.

– Я боялась, – растерянно и расстроено признаётся девочка.

– Чего ты боялась? – спрашиваю я.

– Вы кричали, и я не хотела вмешиваться, а потому решила подсмотреть.

Назидательно вздыхаю:

– Это против правил Монастыря.

– Истина, госпожа. Но я готова нарушить любое правило – только бы убедиться: там безопасно.

Слова её настораживают. Я уточняю:

– Ты не ощущаешь себя защищённой?

– Больше нет.

Прошу поделиться со мной чувствами и беспокойствами, обещаю направить Отца на исправление возможных несовершенств. В этот миг распахиваю дверь в палату и помогаю несчастной взобраться на кушетку. Лекарь ещё не поспел.

– Это началось в тот день, когда вы посягнули на бессмертие Отца, – признаётся девочка, а на мой удивлённый взгляд (я, право, думала тот выстрел – тайна; никем не замеченное – или хотя бы оставленное без внимания – безрассудство) выдаёт: – Все знают, богиня. Все заметили, что Хозяин стал хромать после вашей ссоры.

– И чего же ты боишься? Хозяйского гнева? Думаешь, он ополчится на вас, смертных?

– Вашей холодности.

И девочка повествует, что после разгулявшегося меж стен Монастыря выстрела я покинула кабинет с безразличным, нетронутым волнением и эмоциями лицом и с ним же вызвала лекаря.

– Что об этом думают другие?

Кладу руку поверх отекающего бедра. Лицо наказанной выворачивается в ещё что-то более прискорбное и жалостливое, и я, окропляя дальнейшими страданиями, ласкаю ушибы. С рассказами дева не торопится, а потому добрыми речами подвожу её к ним. Повторно выведываю домыслы всех спален в совокупности:

– Что думают другие? – молчание скоблит моё лицо. – Радость, – и тут я подступаю аккуратно, с шёпотом. – Кому как не тебе я могу довериться? Кому как не тебе я могу доверять? Не будь ты моей любимицей – я бы так рьяно не защищала тебя от хозяйского гнева. И вот твоя благодарность за мой риск?

Девочка кивает, вкушая сводящую зубы от собственной сладости ложь.

– Они думают, – признаётся не имеющая в моей памяти имя, – что вы способны убить. Любую из нас и Хозяина в том числе.

Тогда я даю первое своё обещание неспокойным душам, заключённым в телах послушниц:

– Я убью, радость, кого угодно Ради вас и Хозяина в том числе. Вы – истинная причина моего пребывания здесь. Я постараюсь уберечь каждую и каждую наградить лучшим. Довольна ли ты доступными тебе благами?

– Я бесконечно рада своей жизни в Монастыре.

И девочка наскоро перечисляет богатства, о коих раньше не смела даже мыслить: тёплая постель, добрые подруги, сытные обеды и богатые мужи. Возвращаюсь к Яну и пересказываю беседу с послушницей, утаивая только данное последним обещание.

– То есть причина разрухи – ты, – подводит мужчина.

– Причина разрухи у тебя в голове, – парирую я и ступаю к брошенному на диван платью. – А это причина моего отсутствия в Монастыре сутками ранее. Вот, держи, кажется, с этого мы начали. Хоть что-то тебя обрадует в этот дешёвый на празднества день.

Я швыряю золотой браслет, некогда снятый с руки Бога Мира. Тот валится на стол перед носом Хозяина Монастыря. Бывший владелец узнаётся сразу.

– Ты могла украсть его, Луна. Очевидно.

– Бог Смерти не даст соврать: неугодный тебе оставил пантеон.

– Теперь вы работаете сообща? Или ты не смогла обойтись без свидетелей?

– Ваше поручение исполнено, Отец.

– Ты истребила мир, – донимает он же.

– Я дарую новый мир этому Миру! – объявляю я и, как покажут годы, неспроста.

– Хотелось бы увидеть.

– Вряд ли застанешь.

Мужчина прихватывает трость и, опираясь на неё, приближается. Рукой приглаживает щёку с едва зримым – и уже должным сходить – покраснением.

– Я заметил сразу. Это сделал он, верно? – спрашивает мужчина.

– Всё что успел.

– Где это произошло?

Не удерживаюсь от язвы:

– Разве же «где?», «как?» и иные вопросы должны тебя волновать? Разве в этих делах результат – не главное?

Суровый вид велит молчать.

– Не рычи, Луна.

– В его доме. Расстелила его на его же ковре.

Хозяин Монастыря заглядывает в верхний ящик стола: проверяет наличие пистолета и, убедившись в неприкосновенности того, спрашивает следующее:

– Как это произошло?

– Старик пытался впечатлить длиной холодного оружия, а не горячей плоти, а потому сам позволил вмешаться в нашу беседу этому…

Выкладываю на стол унесённый мной нож. Ян обзывает его стилетом и хвалит за выбор, предлагает оставить на память и сделать гравировку. Соглашаюсь и прячу клинок в карман платья.

– Бог Мира ничего не заподозрил?

– А это имеет значение?

– Интересно, как ты действовала, – наспех признаётся Хозяин Монастыря. – Вдруг однажды явишься за мной…

Склоняюсь к мужскому лицу и губам выдыхаю:

– Тебя убить я способна одним только поцелуем. Или его отсутствием.

– И спорить-то не хочется, – довольно улыбается собеседник.

Тогда мы возвращаемся к покинувшему пантеон Богу Мира. Я признаюсь, что несчастный ничего не заподозрил, так как в письме от меня прочёл о желании свидания и покровительства, а при встрече я заверила: имеется любопытная информация о Боге Удовольствий, которая подлежит обмену на иные сведения вдобавок к хорошему вину и хорошему времяпровождению.

– Врёшь как дышишь, – шутливо и