– Если ты посмотришь в Интернете случаи со стрельбой через преграду, то гарантирую, найдешь там и преступления, и баллистические испытания, когда пули проходят через стеклянные двери, – заявила Скарпетта. – Боюсь, что здесь нет ничего нового или оригинального.

– Но он всего лишь лабораторная крыса, которая до прошлого года не видела ничего, кроме микроскопа. Он не может знать того, о чем пишет. Такое просто невозможно. Меня отстранили из-за того случая на практических занятиях. Ты же прекрасно это знаешь.

– Ты прав. Я перестала читать твои сценарии после того случая. И очень жалею, что не сказала тебе об этом. Мы все перестали их читать. Нам с тобой надо было сесть и обсудить все вместе, но ты был так агрессивно настроен, что никто не захотел с тобой связываться.

– Доведись тебе попасть в такой переплет, ты бы тоже взвилась.

– Когда это случилось, Джо там не было. Его вобше не было в Ноксвилле, – напомнила она Марино. – Как он мог подложить иглу в карман убитого?

– Практические занятия на местности предполагали обнаружение студентами настоящего разлагающегося трупа. Они должны были сдержать тошноту и найти несколько улик. Но среди этих улик не предполагалось никакой иглы от шприца. Он это подстроил, чтобы подставить меня.

– Зачем ему тебя подставлять?

– Если это не так, то почему эта девушка отказалась от судебного иска? Потому что все это фикция. На этой проклятой иголке не было никакого СПИДа, потому что ее никогда не использовали. Этот козел не все продумал.

Скарпетта встала из-за стола.

– Вот что теперь с тобой делать – это проблема поважнее, – сказала она, застегивая портфель.

– Я-то ничего не скрываю, – заметил Марино, пристально глядя на Скарпетту.

– Очень даже скрываешь. Я никогда не знаю, где тебя носит и чем ты занимаешься.

Скарпетта сняла пиджак с вешалки у двери. Марино продолжал следить за ней все тем же тяжелым взглядом, но барабанить по креслу перестал. Заскрипев кожей, он поднялся на ноги.

– Бентон, должно быть, воображает себя большой шишкой, отираясь среди всей этой гарвардской публики, – заметил он. Марино уже не в первый раз заводил этот разговор. – Ну как же, там все большие ученые с кучей всяких секретов.

Берясь за ручку двери, Скарпетта пристально посмотрела на него. Кажется, она тоже становится параноиком.

– Да уж. Он там небось ловит кайф. Но если хочешь знать мое мнение, все это просто пустая трата времени, – продолжил Марино.

«Не может быть, чтобы он говорил о "Хищнике"», – подумала Скарпетта.

– Не говоря уже о том, что они разбазаривают деньги, которые можно использовать с большей пользой. Мне они не нужны, просто меня тошнит от мысли, что такому дерьму уделяется столько внимания и денег.

О «Хищнике» знает только рабочая группа, главный врач больнииы, комитет по надзору и тюремное начальство. Даже испытуемым неизвестно, в каком проекте они участвуют. Марино не может об этом знать, если он только не взломал электронную почту или ящики с документами». Ей вдруг пришло в голову, что это он влезает в их компьютеры.

– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила она.

– Надо быть осторожней, когда пересылаешь файлы. И особенно записочки к ним.

– Какие файлы?

– Ну например, замечания, которые ты отослала после встречи с дорогим Дейвом. О том ребенке, которого затрясли до смерти, хотя Дейв пытается выдать это за несчастный случай.

– Я не посылала тебе никаких замечаний.

– Черта с два не посылала. Я получил их в прошлую пятницу, но открыл только в субботу, после нашей с тобой встречи. Они были приложены к сообщению, которое послал тебе Бентон. Бьюсь об заклад, вся эта переписка не предназначалась для чужих глаз.

– Но я тебе ничего не посылала, – с возрастающей тревогой повторила Скарпетта.

– Возможно, это произошло случайно. Рано или поздно любое вранье вылезает наружу, – продолжал Марино, не обращая внимания на легкий стук в дверь.

– Поэтому ты не пришел ко мне в воскресенье вечером? А почему тогда ты не явился на вчерашнюю встречу с Дейвом?

– Извините, – сказала Роза, входя в кабинет. – Мне кажется, кто-то из вас должен взять трубку.

– Но ты мог мне об этом сказать. Дать возможность объясниться, – продолжала Скарпетта. – Да, я тебя не во все посвящаю, но врать мне еще не приходилось.

– Утаивание – это тоже своего рода ложь.

– Извините… – опять попыталась вмешаться Роза.

– А как насчет «Хищника»? – рявкнул Марино. – Разве не обман?

– Звонит миссис Симистер, – громко прервала его Роза. – Та самая дама из церкви, которая звонила недавно. Простите но, мне кажется, это срочно.

Марино не двинулся с места, давая понять, что не работает на Скарпетту. Она и сама прекрасно может подойти к телефону.

– О Господи! – простонала она, возвращаясь к столу. – Соедините.

Засунув руки в карманы джинсов и прислонившись к косяку, Марино наблюдал, как Скарпетта разговаривает по телефону.

Раньше он часами просиживал в ее кабинете. Пил кофе, курил и слушал, что она говорила. Он не стеснялся задавать вопросы, когда чего-то не понимал, терпеливо ждал, когда ее отвлекали другие, а происходило это постоянно. Не возмущался, когда она опаздывала.

Теперь все стало по-другому – и виновата в этом она. Он не хотел ее ждать. Не желал, чтобы она ему что-то объясняла, предпочитая пребывать в неведении. Избегал задавать вопросы, будь то работа или личные проблемы. Он бы скорее умер, чем обратился к ней за помощью. Она его предала. Намеренно унизила его и продолжает делать это постоянно, что бы она там ни говорила. Она делает только то, что отвечает ее интересам, приносит людей в жертву логике и науке, словно он так глуп, что ничего не замечает.

Так же было и с Дорис. В один прекрасный день она явилась домой в слезах. Марино не понял, злится она или расстроена, но сразу почуял неладное. Он сидел у телевизора в своем любимом кресле и потягивал пиво.

– Что случилось? Он пытался вырвать у тебя зуб?

Дорис села на диван и залилась слезами.

– В чем дело, детка?

Она закрыла лицо и зарыдала так, словно у нее умер кто-то близкий. Марино сел рядом и обнял ее за плечи. Так они просидели несколько минут. Но объяснений так и не последовало. Тогда он потребовал, чтобы она рассказала, что, черт возьми, стряслось.

– Он все время притрагивался ко мне, – начала она, не переставая плакать. – Это было нехорошо, и я все время спрашивала, зачем он это делает. Но он велел мне расслабиться и слушаться доктора. Я отчасти догадывалась, что у него на уме, но боялась сказать. Мне надо было сразу прекратить это, сказать нет, но я так растерялась.