— Я называю тебя так. Из-за метаморфоз. Потому что ты каждый раз разная, — он грубовато засмеялся, но тут уже перестал. — Ты любишь фаду? А фламенко? Отведу тебя во фламенко-бар.

Он сдержал обещание, и спустя пару дней мы пьем сангрию в баре El Sur и зачарованно смотрим в прокуренный рот певицы.

— У меня нет родины, у меня нет дома, — переводит Мистер Че. — Вот она, цыганская доля. Ты цыганка? Я не хочу быть цыганом.

— Я тоже.

— Хочу свое пристанище.

— И я.

— Правда, дома я слушаю танго и фламенко и чрезмерно предаюсь дуэнде, — он откусил кончик толстой сигары. — Тебе знакомо это состояние?

— Не знаю о таком.

— Дуэнде — то, что ты чувствуешь, когда слушаешь грустную и красивую музыку. Как фламенко, как танго. А Лорку читала? Он говорит, что «это мощь, а не труд. Битва, а не мысль». Как влюбленность. Ты теряешь голову, становишься одновременно и счастливым, и грустным.

— Ты когда-нибудь влюблялся?

— Пока у меня есть сигары, влюбляться мне ни к чему. Но если хочешь, можем закрутить романчик.

Пришла пора мне цинично рассмеяться:

— Через несколько месяцев я уезжаю, Че.

Странно называть этого безволосого, франтоватого мужчину именем волосатого Че Гевары и еще страннее осознавать, что «че» на аргентинском сленге — что-то вроде «эй». Эй, ты!

— Знаю, потому и сказал не «роман», а «романчик». В любом случае секс не так важен. Он может случиться с кем угодно. А вот отношения…

Он замолчал и смотрел куда-то вдаль.

— Что ты делаешь здесь, в Берлине?

— Живу уже двадцать лет.

— А почему уехал из Азии?

Выяснилось, что он родом из Сингапура и недавно развелся.

— Ты была там? Думаешь, там много людей, которым я нужен? А тут я хочу открыть новый ресторан. Маленький, но хороший — такой же, как я сам.

Он достает печенье с сюрпризом и вскрывает его.

— Что написано?

— Не верь болгарам, они вечно все выдумывают. Пойдем, провожу тебя.

Мистер Че всегда провожал меня до дома через Ораниенбургштрассе, где стояла толпа проституток на чудовищно высоких платформах, носивших зимой раскрашенные джинсы и флуоресцентные куртки. Одна из них запала на китайского Че Гевару, и каждый раз, когда мы проходили мимо, протягивала ему с высоты своего роста презерватив в красной упаковке и говорила басом: «Привет, секси».

— Доброй ночи и сладких снов, — учтиво отвечал тот, помахивая сигарой, и мы удалялись.

Мой партнер всегда ходил пешком. У него была машина, но за вождение в нетрезвом виде его лишили прав.

— Китаец всегда найдет дорогу домой, — убеждал он меня и исчезал в ночи, укутываясь в свое пальто, как у героя фильмов «нуар»[5].

Мистер Че — человек эпохи Ренессанса в новом Берлине, джентльмен и крепкий орешек с предсказанием. Он мне очень нравился. Нет, не так: он мне слишком сильно нравился, но я не справилась бы с осложнениями.

Не забывайте о диссоциации! Разворачиваемся и тянемся. Пусть ваши ноги делают свое дело, но не вовлекайте в них грудь и то, что внутри.

Среда: время танцевального салона Clärchens Ballhaus. Здесь диджействовал Эль Пахаро, а неподалеку от его освещенного помоста сидела я в компании самопровозглашенной «элиты» берлинского танго. Моя работа над романом о Парагвае медленно и упорно двигалась в непонятном направлении, поэтому танго снова стало единственной важной вещью в жизни. Видите ли, возможно, я и справлялась с романтической диссоциацией, но практиковаться в диссоциации социальной оказалось сложнее.

Центробежные страсти милонги — причем не всегда благородные — засасывают вас. По сути, танго-вечера — это своего рода соревновательное пространство, которое может обнажить все худшее в вас. Если позволить. Например.

Неприкрытые амбиции: любой ценой танцевать с лучшими партнерами.

Зависть: к той бесстыдной карьеристке, которая цепляется за него, чтобы он с ней танцевал, — некоторые женщины на все готовы!

Агрессия: я хочу потихоньку задушить ее в туалете.

Гордыня: я буду сидеть здесь, пока он сам меня не попросит, потому что я слишком хороша, чтобы устанавливать зрительный контакт или, упаси бог, встать и подойти.

Неуверенность в себе: может, я недостаточно хороша.

Самобичевание: я никогда не буду достаточно хороша, со мной явно что-то не так, зачем я вообще сюда пришла сегодня, здесь же преисподняя!

Зависть к туфлям: будь у меня такие босоножки! На мне бы они смотрелись лучше, чем на ее ногах-сардельках.

Месть: он не приглашал меня месяцами, теперь я не буду замечать его.

Межплеменная вражда и чувство собственной непогрешимости: наши не танцуют с вашими, поэтому я возьму за правило игнорировать их. Что они о себе возомнили? Тоже мне — Аль Пачино! Впрочем, и он далек от идеала.

Снобизм: я не буду отвечать на его кабесео — он, конечно, милый парень, но рейтинг у него как у танцора невысокий.

Жестокость: «Веселишься?» — женщине, которую никто не приглашает всю ночь.

Самомнение: взгляды всех устремлены только на меня.

Навязчивый нарциссизм: боже, я так прекрасна, что сейчас заплачу. У мужчин то же самое. Если говорить о «темной стороне» милонги, единственное гендерное различие в том, что она делает женщин патологически жестокими, а мужчин — тупыми мачо. Дамы страдают от депрессии, а мужчины — от отказов, но итог один.

(Пауза. Танго может повернуться к вам и счастливой, благородной стороной, о чем я позднее расскажу.)

Одной из «элитарных» посетительниц была Ольга из Черногории. Впечатление от ее изысканной фигуры портило вечно разочарованное лицо баронессы в изгнании. Она вечно жаловалась и ждала, когда Диего Эль Пахаро и пара его аргентинских друзей потанцуют с ней, другие же тангерос ее не устраивали.

— Немцы! Да что они понимают? — она морщила хорошенький носик. — Немцы и танго — оксюморон.

— Неправда. — По крайней мере я пыталась бороться со своим снобизмом. — Некоторые из них молодцы.

Но Ольга лишь качала головой: