строить новую Россию. Вот как отозвалась бизнес-газета «Коммерсантъ», появившаяся в стране только в 1989 году, на эту книгу: «Неортодоксальная идеология авторов, будоражащая невиданной доселе апологетикой капитализма, бросает вызов инертному общественному мнению».

Книга эта представляла собой настоящий гимн капитализму, своего рода либеральный манифест. И в то же время это был рассказ о том, как менялись наше мировоззрение и наша идентичность. Позволю себе привести две цитаты:

«Мы оба прозревали трудно. Оба технари, привыкшие к доказанности и красоте формул. А коммунистические убеждения из логики не выводились, зачастую противоречили и ей, и опытным фактам. Тем более — тезис о преимуществе социализма перед капитализмом. Это была гипотеза, без доказательств, переведенная приказным порядком в ранг аксиом. И гипотеза не выдержала проверки практикой».

«Богатство дает свободу выбора, богатство раскрепощает. Богатство позволяет выбраться из плена обезличенности, иметь то, что отвечает твоим индивидуальным склонностям».

Я прекрасно понимаю, какую злобу и раздражение могла вызвать эта книга в том же 1992 году. В России никогда не любили богатых. При царе не любили купцов, банкиров, зажиточных крестьян, предприимчивых сограждан. В глазах обывателей они были мироедами, жуликами, разбогатевшими на обмане доверчивых обывателей.

Старая русская пословица «от трудов праведных не наживешь палат каменных» точно отражала отношение русского народа и к чужому богатству.

Пословица эта родилась до революции, а в Советском Союзе гражданам десятилетиями внушалось, что богатые люди — идеологические враги, что быть богатым — стыдно. Более того, практически все формы предпринимательства считались уголовными преступлениями. За перепродажу джинсов можно было угодить в тюрьму на несколько лет.

Капиталистическое общество, каким его представляли коммунисты, было миром зла и эксплуатации человека человеком, источником всех войн и бедствий на планете. Это был уходящий реакционный мир, на смену которому шло прогрессивное социалистическое общество. В будущем капитализму не было места!

Еще совсем недавно, в 1987 году, вообще никто не говорил об отмене социализма — провозглашалась необходимость возрождения «ленинских норм», в крайнем случае проведение реформ, подобных послереволюционному НЭПу[47], и расширение кооперативного движения. И вдруг, буквально спустя пару лет, все поменялось! Привычная картина мира перевернулась: раньше мы строили коммунизм и соревновались с капиталистическим обществом — и вдруг теперь строим капитализм! Только стройка эта выходит боком миллионам бывших советских граждан, которые искренне верили, что как только уйдут коммунисты, то со свободой придет и изобилие. И вот свобода настала, но вместо изобилия пришли гиперинфляция, безработица, бандиты и «новые русские»[48].

Экономические реформы правительства Гайдара[49] тяжело ударили по большей части населения России.

Сейчас, по прошествии тридцати лет, легко называть 90-е годы «лихими», ругать правительство Гайдара за черствость и невнимание к нуждам простых людей, за ошибки в проведении приватизации и многое-многое другое. Но при этом нельзя забывать, что перед новым поколением реформаторов, а я отношу и себя к таковым, стояла колоссальная задача слома старого, ржавого, неэффективного экономического механизма и построения нового. Буквально на ходу. И этот процесс перехода от социализма к капитализму в 1990-х оказался гораздо менее кровавым, чем революция и Гражданская война в период 1917–1922 годов.

После проведения первых реформ законы капитализма заработали достаточно быстро. В магазинах и киосках появилась еда, за которой совсем недавно граждане стояли в диких очередях, сжимая в руках талоны-карточки. Впервые за много десятилетий открылись границы и можно было ехать куда хочешь, не спрашивая разрешения в райкоме партии. Была проведена приватизация государственного жилья, и миллионы граждан стали обладателями недвижимости. Для меня это было временем свободы, когда (в отличие от нынешней России) каждый день что-то разрешалось, а не запрещалось.

Недавно я перечитывал «Человека с рублем». Конечно, во многом тот манифест был эмоциональным, наивным, а порой и эгоистичным, но ведь это был своего рода опыт откровенного самоанализа нашего нового «я». И, если на то пошло, за прошедшие с того времени почти тридцать лет мои убеждения не сильно изменились. Мой последующий жизненный опыт только укрепил меня в вере в приоритет свободы личности. Несомненно, сегодня я гораздо лучше понимаю многогранность жизни и вряд ли был бы столь же категоричен в некоторых высказываниях. Но я по-прежнему считаю, что смысл жизни — в том, чтобы жить свободно.

Глава 9.

Как не стать «олигархом»

В конце 1995 года банк МЕНАТЕП принял участие в приватизации ЮКОСа. К концу 1996 года основные акционеры банка МЕНАТЕП через подконтрольные и связанные с ними компании приобрели мажоритарный пакет акций ЮКОСа. Начался новый этап в истории компании и в нашей судьбе.

ЮКОС не был первым промышленным предприятием, акции которого МЕНАТЕП приобрел в рамках приватизации. Еще до этого под контролем банка МЕНАТЕП было около ста заводов. Построив банк, Ходорковский решил создавать многоотраслевой холдинг. Банк МЕНАТЕП покупал предприятия, но далеко не все подряд, отбор проходил весьма строго. В портфеле активов были предприятия, производившие трубы, титан, стекло, удобрения, цветные металлы. Они играли важнейшую роль в российской промышленности.

Но в самом начале 1990-х о приватизации предприятий, добывающих нефть и газ — стратегическое сырье, никто и не думал. Эти компании составляли сам фундамент российской экономики. Тем не менее году еще в 1994-м один из сотрудников МЕНАТЕПа убедил меня в том, что это случится обязательно и мы должны быть готовы войти в нефтянку.

На предложение обсудить такую возможность Михаил Борисович Ходорковский отреагировал коротко: «Никогда этого не произойдет!» — однако дал добро на разработку такого варианта. Скепсис МБХ объяснялся просто: парламент, в котором тогда коммунисты играли первую скрипку, блокировал дальнейшую полную приватизацию предприятий в ключевых отраслях промышленности. А отдать частникам вроде нас такие средства производства, как нефтяная промышленность, и вовсе казалось жутким преступлением и бредовой идеей.

К тому времени многие красные директора[50], фактически управлявшие фабриками и заводами еще с доперестроечных времен, вошли в союз с криминальным миром, и доходы этих предприятий не шли в государственную кассу, а оседали в карманах мафии и местного начальства. Рабочие по полгода не получали зарплату. В бюджете образовалась такая дыра, что у президента Ельцина не оставалось выбора, кроме как одобрить проведение залоговых аукционов в обход Думы. Политически это было равносильно самоубийству, но на другой чаше весов оказалась перспектива банкротства страны. Когда меня сейчас спрашивают: «Ельцин пошел на это, чтобы вы ему помогли на выборах в девяносто шестом году?», я отвечаю: «Нет. Во-первых, тогда он не знал, как мы можем помочь. Во-вторых, это было задолго до выборов».

Сейчас слово «нефтянка» (нефтяная промышленность) ассоциируется с