Были анкеты простые и сложные, были анкеты-автобиографии — этакие странички в линеечку. И в каждой обязательно был каверзный вопрос: «Есть ли у вас родственники за границей?» Тут-то я задумывался над бумажкой в тихом ужасе. Ведь я — еврей, значит, вполне вероятно, у меня родственники за границей есть! Но как благовоспитанный советский гражданин я честно писал: «Родственников за границей нет». Нет! Пишу и сам думаю: а может, я вру? Может, они на самом деле есть, но я просто этого не знаю? И мне было так неудобно врать и даже предполагать, что я мог соврать!..

Когда возникал следующий вопрос: «Были ли у вас родственники на оккупированных территориях?» — мой мозг закипал от двусмысленности ситуации. Еще мало зная тогда о Холокосте, я понимал, что на оккупированных территориях могли быть мои родственники, которые, например, там и погибли. От бабушки с дедушкой урывками я что-то такое слышал. Но всегда писал: «Родственников на оккупированной территории не было». Писал и думал: «Я, наверное, вру — но я же не знаю! А если узнают, что мне будет за это? Вдруг у меня были родственники на оккупированных территориях?»

А потом вдруг стало можно без всяких анкет с одним только загранпаспортом сесть в машину и поехать, скажем, в Загреб, а уже оттуда, переночевав в отеле, за четыре часа можно добраться до прекрасного города Риека на Адриатическом море. После Москвы в Хорватии шокировали чистота, доброжелательность людей, улыбки. И все было вкусное. Я пребывал в другом мире и не хотел возвращаться домой. Но возвращаться было надо. Мы искренне верили, что строим новую жизнь и что рано или поздно в Союзе станет, как на Западе. Мы мечтали о том, чтобы СССР стал такой же цивилизованной страной.

Глава 8.

Марш энтузиастов

В своих мечтах мы были не одиноки. В те годы в СМИ начали выходить в большом количестве статьи экономистов и социологов, которые объясняли, что для построения нового общества, где не будет никакого дефицита, надо сломать «командно-административную систему», которая была основой экономики в СССР, и разрешить частную предпринимательскую деятельность. Статьи эти были популярны не менее исторических материалов о преступлениях сталинизма или печатавшихся на страницах журналов еще недавно запрещенные произведения Солженицына[35], Шаламова[36], Аксенова[37]…

Конец 80-х годов в СССР был эпохой информационного потопа, обвала, водопада. Практически во всех журналах, газетах, на телевидении, радиостанциях (в том числе и иностранных, которые перестали глушить) каждый день появлялась новая и сенсационная для советских граждан информация из области истории, социологии, экономики, искусства, литературы. Удивительно, но в последние годы коммунистического режима средства массовой информации стали просветителями советского народа, замордованного многолетней пропагандой. Не то что сейчас в России, когда телевидение и газеты превратились в пропагандистскую машину путинского режима, доходящую в своей промывке мозгов до настоящего мракобесия.

Жить было очень интересно, и хотя я работал с утра до вечера, но всегда старался прочитывать хотя бы самые интересные статьи и следил за переводами деловой литературы. Тогда же я открыл для себя новую профессию — паблик рилейшнз, которую теперь мы также знаем как «связи с общественностью», а тогда таких понятий вообще не существовало.

Но между массовым читателем этих разоблачительных и просветительских статей и нами была большая разница. Они читали, изумлялись, негодовали и… оставались в своих организациях и институтах, но мы-то работали! И, в отличие от популярных авторов, считали себя не теоретиками, а практиками, на деле ломающими ту самую командно-административную систему и строящими новое общество изобилия. То, что в процессе этого слома мы богатели, лишь подтверждало выводы экономистов об эффективности частного предпринимательства.

Увы, частный бизнес не стал уделом многих. Дела в стране ухудшались.

Все началось с благих намерений. В январе 1986 года Горбачев объявил о начале антиалкогольной кампании. Алкоголизм действительно был страшной проблемой Советского Союза, и с этим надо было что-то делать. Но, как говорил российский премьер-министр Виктор Степанович Черномырдин в 1990-е, «хотели как лучше, а получилось как всегда». Чем труднее становилось купить водку и вино, тем больше самогона начал производить находчивый советский человек. И с полок магазинов стали исчезать продукты, из которых его можно было «гнать». Сначала исчез сахар, потом сахаросодержащие продукты, а затем — самые неожиданные товары, из которых уж точно нельзя было производить спиртное, например мыло и сигареты. С 1989 года в СССР впервые за много лет стали вновь вводить талоны — на водку, сахар, сигареты и многое другое.

Но дефицит продуктов был не единственной проблемой. В «братских» советских республиках, как тогда именовались все входящие в состав СССР республики, начали стихийно зарождаться национальные движения. В Прибалтике народные фронты выступали за отделение этих республик от СССР, а на Кавказе и в Средней Азии мирные демонстрации стали перерастать в погромы, резню и локальные войны.

«Дружба народов» и «пролетарский интернационализм» превращались в фикцию.

Появилось свое русское националистическое движение и в России — общество «Память». Формально оно возникло в 1980 году и сначала декларировало приверженность защите памятников русской культуры, но в 1986–1987 годах лозунги за возрождение русской культуры быстро сменились откровенной антисемитской пропагандой. Популярность «Памяти» росла, и в 1988 году по Москве и Ленинграду поползли слухи о готовящихся еврейских погромах.

Лично я относился и к этим слухам, и к самой «Памяти» достаточно спокойно. Считал ее активистов маргиналами, а происходящее — закономерными издержками гласности и перестройки. Так и должно быть при свободе слова. Но многие мои соплеменники были явно напуганы, благо перед глазами стояли кадры армянской резни в азербайджанских Баку и Сумгаите, и они начали собираться в дорогу: кто в Израиль, кто в США… Впрочем, для большинства советских евреев было не так важно куда, главное — чтобы поскорее отсюда.

К осени-зиме 1989 года еврейская эмиграция стала массовой, ее волной уже были захвачены мои друзья по институту, просто знакомые и дальние родственники. Но я даже не рассматривал такой вариант. Искренне верил, что мое место здесь, а наше дело, которому я служу, будет только расти и развиваться.

В конце 1988 года Ходорковский выступил с новой, совершенно революционной по тем временам инициативой: он предложил нам создать банк! Идея всем понравилась, но, когда уже в 1989 году мы начали ее вплотную обдумывать, оказалось, что денег, которые принадлежали свежеобразованному объединению МЕНАТЕП, не хватало для этого. Тогда Ходорковский собрал топ-менеджеров компании и предложил тем, кто готов был