— Хотел бы ты услышать, как я выкрикну твое имя? — спросила она, прерывисто дыша. Страсть победила.

Прошла неделя, за ней другая, и Симона привыкла к здешнему ритму жизни. Днем Рафаэль принадлежал Мараси и Этьену. Он присутствовал на приемах и встречах, возвращаясь с них весьма озабоченным. Только ночью, когда безрассудная, ненасытная страсть управляла ими обоими, Рафаэль полностью оказывался во власти Симоны, принимая все, что она предлагала, отдавая все, о чем только могла мечтать женщина.

Нежность.

И покорность.

Страсть.

И властность.

Рафаэль никогда не говорил ей о любви и не обсуждал будущее. Оставалось неизвестным, сколько еще они пробудут в Мараси и собирается ли Рафаэль принять предложение Этьена и стать его наследником.

Слишком много вопросов и никаких ответов.

Симона была уже на четвертом месяце беременности, и утренняя тошнота мучила ее почти ежедневно. Рафаэль обычно просыпался раньше ее и сразу же отправлялся на кухню, чтобы принести хлеб вчерашней выпечки или хрустящие хлебцы с несладким чаем.

Ей нравилось, что он предпочитал делать это в одних пижамных брюках. Ей нравилось смотреть, как он ходит по спальне, поглядывая на нее. Ей нравилось, что она теперь может спокойно восхищаться татуировкой на его спине.

Правда, у Симоны появилось желание кое-что изменить.

— Знаешь, — сказала она, когда Рафаэль в энный раз прошел мимо нее, — настоящий мастер мог бы сделать так, что эта тату читалось как «солнышко, я вернусь».

— Нет. — Раф не остановился, однако уголки его губ дрогнули, и Симона решила продолжить наступление.

— «Неверный путь, вернись назад», — предложила она. — Ну, эту надпись можно было бы использовать в качестве дорожного указателя.

Он одарил ее взглядом, который мог испепелить кого угодно.

— Ты прав, — тут же отступила Симона. — Женщин за рулем это все равно не остановило бы. Они бы скорее налетели на скалу, чем отвели от тебя взгляд. А что ты думаешь насчет простого черного квадрата вообще без всяких слов?

Его губы снова дрогнули. Может быть, от смеха. А может, от боли.

— Ешь свои хлебцы, — велел он.

Она откусила соленый хрустящий кусочек и, прожевав, заявила:

— Тогда «Обитель любви».

— Надпись останется неизменной, — сказал Рафаэль твердо. — Привыкай.

— Клянусь, ты ждешь не дождешься, когда я начну придумывать ребенку имя, — сменила тему Симона.

— Да поможет тебе Бог, — пробормотал он.

— Ну конечно, — согласилась она. — Но ты сам понимаешь, что, скорее всего, Он предложил бы нам имя одного из своих архангелов. Ну, как насчет Михаила?

— Хорошее имя.

— Уриэль?

Взгляд, которым Рафаэль наградил ее, не оставлял никаких сомнений в том, что он об этом думает.

— Метатрон. Или…

— Нет, — отрезал он.

Но в то утро Рафаэль покинул спальню с улыбкой на лице.

Рафаэль делал все, на чем настаивал Этьен, присутствовал на всех встречах и бесконечных переговорах. Его уважение к де Морсе росло день ото дня. Так же как и ощущение того, что он попал в ловушку. Только ночью ему удавалось расслабиться. Только в объятиях Симоны он находил своего рода освобождение, испытывая в то же время вину за то, что заставил ее приехать сюда. Приехать и жить той жизнью, которая ей не нравилась. Симона ни разу не пожаловалась, хотя по ее глазам он понимал, что она несчастлива.

Однажды утром Симона сказала:

— Рафаэль, можно задать тебе вопрос?

— Конечно.

— Как ты думаешь, куда мы придем со всем этим?

— С чем?

— С нашими отношениями.

Он застыл:

— Не знаю.

— Мы могли бы обсудить это.

— Что обсудить? — осторожно спросил Рафаэль, чувствуя, как его охватывает паника. Неужели ему снова предстоит увидеть, как она уходит от него? Нет! Только не сейчас. Он осознавал всю глубину своей привязанности к этой женщине, однако понимал, что не сможет удержать Симону. — Ты хочешь уехать?

— Нет. — Она подошла к нему и, взяв его за руку, повернула к себе лицом. — Рафаэль, нет! Меня просто интересуют твои намерения. Насчет Мараси, насчет меня, в конце концов. Ты постоянно отмалчиваешься. Ты никогда не говоришь, чего хочешь.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Он сделал глубокий вдох и добавил: — Со мной.

Глаза Симоны наполнились слезами.

— Я ненавижу ее.

— Кого?

— Твою мать.

— Я и сам не очень-то ее люблю, — пробормотал Рафаэль. Он не понимал, какая тут связь. — К чему ты это?

— Когда ты сможешь доверять мне? Поверишь, что я поддержу тебя, а не причиню боль? Во всем виновата твоя мать и то, что она натворила. — Симона скрестила руки на груди. — И я тоже виновата. Я тоже многое натворила. А мне нужно, очень нужно, чтобы ты доверял мне, Рафаэль. Без этого у нас с тобой никогда ничего не получится.

— Симона… — Он не знал, что сказать. — Я пытаюсь…

Она наклонила голову. Он понял, что она плачет.

— Да, ты пытаешься.

После этого разговора они мало виделись. Для него последние дни представляли собой бесконечную череду встреч — одна важнее другой. Каждый вечер он приходил усталый, но не настолько, чтобы не заниматься любовью. Но сказывалось накопившееся внутреннее напряжение. Казалось, он все время был настороже, с подозрением глядел на всех, даже на нее.

Сколько еще он сможет так продержаться, не подпуская к себе никого?

Симона предложила пригласить в Мараси Харрисона. Уж ему-то Рафаэль всегда доверял. Приближалась дата, когда будет обсуждаться вопрос, станет ли Рафаэль наследником престола. Ставки были высоки. Власть, которой Рафаэль уже обладал, значительна.

Но вот нужна ли ему власть — об этом можно было только догадываться.

Симона частенько уходила на виноградник, захватив с собой любопытного щенка, тачку, секатор и пару рукавиц. Сады, окружавшие замок, содержались в идеальном порядке, а вот здесь всегда было полно работы.

Лозы, над которым она трудилась, прибыли из Кавернеса тридцать лет назад. Их прислал ее отец, а Этьен посадил.

Симона усмехнулась, выпрямившись и обозрев ряд. Нельзя сказать, что они ровно посажены.

Эти лозы символизировали ее связь с домом. Она скучала по Кавернесу, скучала по обязанностям, которые лежали на ней, и коллегам. Она скучала по Люсьену и Габриель, по любимому кафе. Она скучала по своей свободе.