наших краях считалось, что её Господь посылает тем мужьям, что изменяют своим жёнам.

Петро немного помолчал, как бы раздумывая – продолжить тему или нет, но снова заговорил, кивнув за спину вождя, где покоилась укрытая шкурами каменная статуя:

– Может, это Вальга наказывает тебя за то, что прямо у её ног ты овладел Алексой?

На Чекура эта новость произвела впечатление.

– Вальга простит меня, когда я возвышу её над всем миром! – рявкнул он.

– У нас ходили разговоры, что последний любовник Алексы, наместник Негод, привёз сифилу из Александрии. Ох, и дурная болезнь. Слышал, что её лечат с помощью ртути. Надо добыть её у торговцев, что, слышал, заходят в эти края с востока.

– Может, болезнь уйдёт сама?

– Не уйдёт, – покачал головой Петро. – Симптомы могут пропасть, но потом вернутся с утроенной силой. Язвы проступят не только на коже, но поразят кости и нутро, ослабнет разум, голос пропадёт, нос провалится…

– Потом – это когда?

– Точно не скажу. Года два, три… Может, пять.

– Значит, время у меня есть.

Сказав это и видя, что Петро ещё что-то хочет добавить, Чекур подал ладонью не терпящий возражений знак: разговор окончен! И приказал собирать воинов на кличе, чтобы держать слово. Многие из них, утомлённые долгим путешествием, которому, казалось, не будет конца, стали терять присутствие духа. Были и первые дезертиры. Исчез замыкающий струг, главенство которым Чекур доверил, казалось, одному из самых опытных и надёжных своих людей – Куча был воином ещё из первого призыва угров, возглавляемого Савалом.

Войско собралось у разведённого рядом с шатром вождя костра. Чекур хоть и испытывал приступ слабости– весь день полулежал, с головы до ног закутанный в покрывало из соболиных шкур, но не мог предстать в таком виде на кличе. Собрался, говорил хоть и неспешно, но внятно и отчётливо, как любой повелитель:

– Братья! – обратился Чекур к воинам. – Мы провели много боёв, захватили богатства. С этой добычей мы могли остаться в тёплых краях – но это сгубило бы нас, как богатство и леность сгубили те города, которые мы покорили.

Я повёл вас обратно в холодные края по приказу духов. Они указали мне на то, что ваша жизнь нужна не для праздности. Всех нас ждёт великая задача: явить миру Золотую Богиню, которая дарует процветание и поможет нам подчинить себе другие племена, не прибегая к оружию. Я знаю, что вы ослабли духом. Вот и Куча сбежал луну назад. Направил свой струг в один из притоков этой реки, ища лучшей доли. Но вот что с ним стало…

Чекур бросил что-то в руки юноши, стоящего неподалёку. Воцарилась гробовая тишина: воины передавали друг другу скальп. Не было сомнений в том, что это смоляные волосы Куча: все узнали косу с седой прядью и вплетённую в неё золотую цепочку. Больше всего поражало, что скальпу было несколько лун: кожа успела высохнуть почти до заскорузлости. И когда над войском повис гул недоумения, трофей вдруг обернулся зверьком – водяной крысой, тяпнул за палец державшего «скальп» угра и, отброшенный, скрылся в темноте.

– Не ищите! – ровно сказал Чекур. – Я смог взять скальп Куча лишь на время – оттуда, где он окажется через три луны. Он будет висеть в жилище одного из вождей племени, что обитает в верховьях реки Вогумы.

Знаю, вы судачили, что воде нужно принести жертву, чтобы она пустила нас в родные края. Так вот, пусть Куча со своим стругом и людьми станет той самой жертвой.

По толпе пронёсся гул всеобщего одобрения, воины славили Чекура и склонялись перед его величием.

Вождь кивал, источая уверенность и спокойствие. Ни у кого не возникло бы и мысли о том, что он потрясён случившимся. Чекуру и раньше доводилось прорываться сквозь время и пространство, но никогда не получалось захватить оттуда материальный предмет. Это был иной уровень общения с потусторонним миром. Сам Чекур догадывался, что к помощи духа покойной бабки теперь присовокупилась ещё и сила Вальги, что лишь усилило его потомственный дар.

Водный путь угров извивался самым замысловатым образом, так, словно это не вода текла, протискиваясь через предгорья, а огромная змея – меж камней: порой образовывались петли в основании, которых от русла до русла было пару часов ходьбы, тогда как путь по воде занимал день, а то и два. На одной из таких петель разведка обнаружила городище. Это давало возможность подобраться к стану сельвинов незаметно с тыла. Чекур сам отправился познакомиться с обстановкой.

Вид, открывшийся с крутого берега, впечатлял: невысокие горы, поросшие ельником, уплывали в горизонт штормовыми тёмно-зелёными волнами, взбивая пену облаков. Гора, на вершине которой стояли угры, одной отвесной скалой обрывалась к воде, другой – нисходила сначала крутым, а ближе к берегу – пологим спуском. Там-то, на взъёме, и располагалось городище – до пяти десятков бревенчатых построек с отверстием в крыше для отвода дыма. В верховьях Сельвуны, в отличие от низовий и берегов Кемьи и Ра, где люди в основном обитали в шатрах из шкур или землянках, всё чаще стал попадаться этот тип жилищ. Они чем-то напоминали угрские хоромы, сельвины же называли их хизбами. Со стороны реки селение ограждала стена из камня, с остальных трёх его обнесли частоколом в два человеческих роста.

Чуть поодаль, на вершине горы, за молодыми деревцами виделось изваяние местного божества. Вблизи это оказался большой камень, которому пытались придать человеческий облик. Получился то ли заплывший жиром мужик, то ли беременная баба. Вокруг лежали кости животных и куски разлагающегося мяса – жертвоприношения.

Неожиданно в городище забил бубен, стали раздаваться протяжные голоса, похожие на песни, было видно, как за частоколом всё пришло в движение. Поначалу Чекур подумал, что их заметили и дали знак тревоги, но это оказалось не так.

Сельвины – мужчины, женщины и дети – собрались на небольшой, свободной от построек площадке в центре городища. Толпа кольцом обступила камлающего шамана и время от времени хором подхватывала его песнь. По окончании действа открылись ворота, ведущие на гору, в них появился сам жрец, но уже без кама, в сопровождении девочки. Он вышагивал, опираясь на длинный посох, она несла, крепко прижав к груди, небольшого дикого гуся, то и дело уворачиваясь от ударов клювом.

Взобравшись на гору, шаман присел на камень, весь чёрный от засохшей крови. Болезненно поморщившись от гусиного гоготания, не вставая, одной рукой свернул птице шею. Положив птицу на