Теперь она знала, как он выглядит. Теперь она могла видеть его, мысленно представлять себе черты его лица. Лицо его, вырезанное резцом умельца, являло собой сумму этих отдельных черт, выражавших силу, сострадание, утонченность, решительность.

На какое-то время ее любопытство было удовлетворено. Она прилегла к его плечу, а рука ее оказалась у него на груди и принялась поглаживать ее круговыми движениями. Нравится ли ему это возбуждающее прикосновение так же, как нравится оно ей? Повинуясь какому-то первородному желанию, губы ее коснулись его лица, а язык провел пунктир по его шее. Вкусив его и получив стимул к дальнейшим действиям, уста ее двинулись вниз и стали ласкать его грудь.

Кончики волос у него на груди заставили ее руки затрепетать, и она осторожно провела ими по этому треугольнику вверх, к его плечам. Ключицы его расходились так широко, что она никогда и не могла представить такого. Сора поспешно села и сравнила их со своими. Свои ключицы она легко закрывала растопыренными пальцами; чтобы закрыть его ключицы, требовалось еще целых четыре пальца. Пальцы ее нетерпеливо вернулись к его ключице и обнаружили свидетельство перелома. Кости срослись уже давно и крепко, но то, что перелом был, ее тренированным пальцам было очевидно. Она с изумлением провела рукой по всей ширине его плеча от шеи до руки. У него были такие мускулы! Они растягивали его кожу, как волокна хорошо обточенной дубовой балки. А сама кожа была гладкой, как у ребенка, пока пальцы ее не наталкивались на шрамы и рубцы, которыми был отмечен его жизненный путь. Руки его были мощными, ладони огромными, тяжелыми и властными. Пальцы его ее удивили: они были длинными, грубоватыми на кончиках, но чувствительными.

Особое значение для нее имели руки — они являлись зеркалом души, а его руки говорили о доброте и сдержанности, душевном складе и величии. Она задержала пальцы на его руках, обрадованная этим открытием. Но больше сдерживать себя она уже была не в состоянии.

Дальнейший путь по дорожке, на которую она уже ступила, только подтвердил верность ее открытия. Уильям, огромный, мускулистый и отлично сложенный вполне достоин был зваться рыцарем.

Но более того, он был мужчиной, и ее ищущие пальцы съехали дальше вниз по его груди, по животу, бурившемуся мышцами, по линии его волос. Девичье любопытство двигало ее рукой, она не способна была противиться соблазну.

Сора вздрогнула, когда рука ее коснулась его органа. Она не думала, что он окажется таким горячим и твердым. Она припомнила все, что приходилось ей слышать об отношениях между мужчиной и женщиной, и покачала головой.

— Это невозможно, — сказала она вслух.

— Уверяю вас, это возможно, — пророкотал он у ее уха.

Это ее так поразило, что она позабыла, что должна быть смущена. Сора отдернулась, вскрикнула и разжала руку

Он опустил свою огромную ладонь ей на голову:

— Более чем возможно. Я бы сказал, что это неизбежно.

— Что вы хотите сказать? — Ей удалось произнести это ровным голосом.

Его рука отвела ее волосы от лица. Только то, что сказал.

— Как давно вы проснулись? — Она осторожно отодвинулась от него.

— Не двигайтесь, — приказал он. — Использование меня в качестве грелки оправдывает это.

Она замерла, настолько раздосадованная, что покраснела до кончиков пальцев на ногах.

— Я надеялась, вы не заметите.

Рука ее лежала у него на животе, и она ощутила судорожные сокращения мышц — это он боролся с хохотом. Пальцы его затряслись у ее лба, потом он уронил свою руку.

— Не замечу? Когда вы использовали меня вместо грелки или когда на мне были ваши руки?

— Мои руки… — Она снова покраснела, потому что сказала такую невероятную глупость.

Прошло довольно много времени, прежде чем заговорил он, да и тогда голос его вздрагивал и срывался. Однако он великодушно не обратил внимания на ее оплошность.

— Да я проснулся сразу же, как только ваш отмороженный палец коснулся моей ноги. Любой проснулся бы, если бы к его ноге приложили кусок льда. Вы мне доставили массу удовольствия, хотя, — он усмехнулся, — совсем не вашими ногами.

— Почему же вы не сказали?

— Вы так развлекались…

Это заставило ее сесть и выпрямиться.

— А вы нет?

Его рука опустилась ей на плечо и заставила снова лечь на тюфяк.

— Очень даже, Сора. Очень даже.

Она легла и лежала неподвижно, охваченная стыдом за свою прежнюю смелость. Уильям устроился рядом с ней. Одной мускулистой рукой он обнял ее за шею, другой за талию и прижал ее к себе так близко, что ритм его дыхания стал ритмом дыхания и для нее. Он просто держал ее, положив свой подбородок ей на голову, и согревал.

Напряженность улетучилась, осталось только огромное удовлетворение. Когда она припала головой к его груди, руки его принялись потихоньку потягивать ее за косу.

— Что вы делаете? — спросила она.

— Мне нравится запах ваших волос. Мне нравится их шелковистость, и я хочу, чтобы они были распущены, когда я буду любить вас.

Она попыталась снова стать холодной, но тепло его уже проникло внутрь ее, как наркотик, и мышцы больше не реагировали на мысленное возмущение.

— Вы не можете любить меня, — сказала она, но протест в ее словах звучал вяло.

— Именно поэтому вы легли со мной в постель, — резонно заметил он.

— Мне было холодно.

— И именно поэтому вы разбудили меня своими оледеневшими ногами.

— Я хотела согреть их.

— И именно потому, что холод не разбудил меня, вы касались меня руками, а когда и это не помогло, принялись целовать меня. Вы хотели, чтобы я проснулся и ожил. Вас не интересуют мои губы?

— Ваши губы?

— Всех других частей моего тела вы уже коснулись.

— Только не ваших ног, — с негодованием возразила она.

— Я остановил вас прежде, чем вы смогли зайти так далеко, — заметил он.

Ей стало жалко себя, она не могла оправдать проявленное к его телу любопытство тем очевидным объяснением, что она слепа и никогда его не видела. Он все еще не подозревал этого. Он и не мог подумать об этом, потому что считал, что она передвигается и работает с уверенностью зрячего человека. Это было ей лестно, но объяснить ему все было трудно.

— Мои губы, — напомнил он.

— Губы подразумевают поцелуи, такие крепкие поцелуи, которые нравятся мужчинам, но я не хочу… — Голос ее сорвался и замолк, запутавшись в этом разъяснении.

— Откуда у вас столь нелестное мнение о мужских поцелуях?

— Иногда меня целовали заезжие знатные гости, в шутку, конечно, иногда отчим пытался это сделать.

— Свиньи, — сказал он отрывисто. — Но это не поцелуи. Мы один раз поцеловались, помните? А больше никто и не целовал вас как надо? — Рука его двинулась по той же дорожке, которую прежде прошла ее рука. Он провел пальцами ей по бровям, вдоль изящного носика, к трепещущим губам. — И никто не научил вас, какое удовольствие, какую сладость приносит соприкосновение мужских и женских губ? — Он погладил ее пальцем по щеке. — Никто не поднес к щеке вашей райской розы, запечатлев на ней свой поцелуй? Никто не дал вам ощутить божественный вкус этой клубники?