раз, бывало, приходилось мне слышать, как, в шутку или всерьез, говорили между собой солдаты, которых мы обучали искусству ведения боя: «Эх, нет на тебя Макара!» или «Раз думаешь о девке, значит, от главного отвлечен… Вот и выходит, что ты из другого взвода, не из нагульновского…»

А меня однажды за излишнюю горячность и нетерпимость старший офицер оборвал словами: «Ты, Матвеев, кумекаешь, как Нагульный! Все у тебя сплеча, все сплеча!..»

Помню, обиделся я на него не за то, что он одернул меня, а за то, что неправильно произнес фамилию моего любимого героя. Но именно после того случая я потянулся к нему: было ясно, что офицер читал эту книгу… Потом, когда мы познакомились поближе, я узнал, что он из тех мест, которые описаны в «Поднятой целине». Мы подружились, хотя нещадно спорили о Нагульнове, о Давыдове, о Щукаре, о Лушке… И всегда наш спор прерывался его безапелляционной фразой: «Ты мне не говори… Я Шолохова вот как тебя видел…»

Я замолкал, немел… Я завидовал ему до щемящей боли… Естественно, еще со времен учебы в киношколе Довженко я мечтал сыграть Макара Нагульнова – понимал, что это мое! Это мой герой! Я пропускал через себя и его революционную страстность, и жажду скорее приблизить прекрасное будущее к сегодняшнему дню. Нагульновское нетерпение сделать нашу жизнь лучше было и моим нетерпением…

И вот почти через двадцать лет моя мечта сбылась: меня пригласили на роль Макара Нагульнова в экранизации романа Михаила Шолохова.

Когда начались съемки, я старался настроить себя на все, что окружало моего героя: на донскую природу, на нравы, обычаи, речь казаков. Ходил по станицам и хуторам всегда в костюме Макара. Естественно, я часто привлекал к себе внимание местных жителей, чему был всегда рад. Общаясь с ними, я имел возможность вслушиваться в своеобразную мелодику речи донских казаков и казачек…

Имя Михаила Шолохова, имена его героев не просто вошли, а вросли в жизнь этих людей с такой силой, что уже стали рождаться легенды. Я поражался тому, как популярно в народе творчество писателя. С каким глубоким знанием содержания и значения «Тихого Дона» и «Поднятой целины» говорили об этих произведениях простые, без специального филологического образования люди.

Конечно, не обходилось и без курьезов. Однажды я целый вечер провел в окружении казачек. Народ они, прямо скажу, насмешливый, остроумный, за словом в карман не лезут: ни дать ни взять – Лушки и Аксиньи.

– А ты самого-то Нагульнова видал? – спросила не без ехидства одна молодица.

– Чего нет, того нет…

– Оно и видать.

– ???

– Горбишься, горбишься! – Она прошлась по кругу, выставляя вперед носки сапожек, а руки, словно в танце, держа на пышных бедрах. – Во как Макар ходил – кочетом! Мне мать про него все рассказывала. Он за ней ишо приударял маленько…

Этот диалог я записал в станице Каргиновской. А вот что довелось мне услышать в станице Боковской, – на этот раз я говорил со стариками.

– Все, что в той книжечке, – про нашу станицу описано. Все чисто, – на полном серьезе сказал старый станичник.

Я, чтобы подзадорить, возразил:

– Как же так? А вот каргиновцы говорят, что Михаил Александрович их жизнь описал.

– Брехать они горазды! Вот пройди, и через два дома упрешься в дом бабы Лушки, хворая она сейчас… И дед Щукарь – тоже наш…

– Дак ить это с тебя, дед, списано, – крикнул кто-то, и все потонуло в хохоте.

– Мели, мели!.. Когда это было, чтоб я лягушкой вас кормил? – И снова взрывным смехом залились казаки.

Готовясь к исполнению роли Нагульнова, я испытывал невероятные трудности, хотя вынашивал образ столько лет. Уже первые поиски грима заставили нас – художника-гримера, режиссера и меня – остановиться для более глубоких размышлений.

Какими щедрыми, я бы сказал, цветистыми и поразительно точными красками описал Шолохов своего донца Нагульнова:

«Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног… Срослись разлатые черные брови… хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа… мутная наволочь на глазах»…

Всего этого в моих физических данных явно недоставало, а кинематографическая гримировка предельно экономна. Но как явственно и почти осязаемо чувствовал я «скульптуру» портрета! Мое благоговейное отношение к роману не давало мне возможности сколько-нибудь отклониться от замысла автора. Я был на грани отчаяния…

Мало кто знает об этих никому не видимых муках актера. Больному подобное нервное напряжение может снять врач, а актеру – только режиссер. Добрый человек – Александр Гаврилович Иванов – сказал:

– Евгений Семенович, давай разберемся. Семена Давыдова автор романа представил нам без переднего зуба, так что же, нам искать артиста по этому признаку? Или, может, у Петра Чернова вырвать здоровый зуб? Спасение, думаю, будем искать у самого Шолохова. Потрудись извлечь из романа глаголы. По-моему, в них – ключ к роли.

Я вчитывался, вдумывался и снова поражался силе шолоховского слова.

«В землю надо зарыться, а всех завлечь в колхоз».

«Но Нагульнов так ворохнул в его сторону глазами…»

«А Нагульнов вывел из конюшни серого коня, обратал его и, ухватившись за гриву, сел верхом».

«Не выдержав, вскричал Нагульнов».

«Вкогтился в крышку стола».

«Вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных, расширенных зрачках его плеснулось бешенство».

«Я, любя тебя, много стыдобы перетерпел, а зараз разорвало мое терпение».

«Понуро опустил голову и тотчас же вскинул ее, как конь».

«Птицей взлетел на седло».

Да, правда, шолоховские глаголы, определяющие живую, действенную суть Макара Нагульнова, насыщены упругостью, динамизмом, энергией…

Первые пробные съемки явственно дали мне почувствовать, что эмоциональный заряд, годами накапливавшийся во мне, выплескивается мгновенно, без особого напряжения и через край. Но меня определенно подстерегала опасность впасть в преувеличение – даже не чувств, а чувствований. Страшней быть ничего не может.

Умом-то я понимал, что Макар у писателя идейно целеустремлен, сосредоточен на выполнении задач и по-своему собран в сжатый кулак. Я понимал, что силу эмоций, охвативших меня, необходимо сдерживать внутри, заковать их в «стальные» дуги-ребра грудной клетки и целесообразно распределять эту силу. Но одно дело понимание, хотение, а вот как это сделать?

И бывает же такое: на кургане, в степи, я обратил внимание на дикий тюльпан. От сильного ветра он сгибался и своими алыми лепестками почти доставал землю. Тонкий стебелек пружинил и выпрямлялся. В этом сопротивлении цветок был потрясающе красив и величествен.

Не знаю, дорогие читатели, понятно ли вам то, что произошло со мной, но меня какая-то неведомая сила словно ударила током: в одно мгновение я ощутил и жар, и холод. В тюльпане я вдруг увидел родного мне Макара